Как страшно жить в окружении этой слепой силы во всем растущем, в лучах солнца, что горит и горит, тоже вслепую.

Во мне это породило какое-то пронзительное ощущение. А другим чувством было томление, причем не абстрактное, неизвестно о чем, как в последние годы, а более чем конкретное: его источник в ту минуту обретался в нескольких километрах от меня.

Что за безумие, спрашивал я себя. Я женат, у нас все хорошо, мы собираемся покупать квартиру. И вот я приехал сюда и хочу все сломать?

Хочу.

Я шел в прореженной солнечными пятнами тени лиственных деревьев, окутанный горячими лесными запахами, и вдруг подумал: я в середине жизни. Не в смысле возраста и земную жизнь пройдя до половины, но в центре бытия.

У меня дрогнуло сердце.

Наступил последний вечер. Мы собрались в самой большой комнате на вино и пиво — своего рода отвальную. Внезапно я оказался рядом с Линдой, она взялась открывать бутылку, но накрыла мою руку своей и едва заметно погладила ее, глядя мне в глаза. Все было ясно, все решилось, она хочет меня заполучить. Остаток вечера я думал об этом, постепенно напиваясь все сильнее и сильнее. Я сойдусь с Линдой. Мне не надо возвращаться в Берген, я могу просто бросить все там и быть с ней. Часа в три ночи, когда я надрался уже так, как со мной редко случается, я позвал ее на улицу. И все ей рассказал. Все в точности, что чувствую и что думаю.

Она ответила:

— Ты мне нравишься. Ты славный парень. Но меня ты не интересуешь. Прости. А вот приятель твой, он огонь. Меня он заинтересовал. Понимаешь меня?

— Да, — сказал я.

Развернулся и пошел в свою комнату, спиной чувствуя, что она пошла в другую сторону, на праздник. Под деревьями у входной двери кучковался народ, но Арве там не было, я пошел, отыскал его и пересказал слова Линды, что ее интересует он, и теперь они могут быть вместе. Но меня она не интересует, вот в чем штука, сказал он, у меня есть девушка, совершенно изумительная. А тебе я сочувствую, сказал он; вот еще, ответил я и пошел обратно через двор, как будто в одиночку пробирался по туннелю, мимо толпы у входа, в дверь, по коридору и в комнату, где на столе стоял и светился ноутбук. Я выдернул его из розетки, закрыл, пошел в ванную, схватил с полочки стакан и шваркнул его об стену. Подождал, не всполошится ли кто-нибудь. Потом взял самый большой осколок и стал резать лицо. Я работал методично, стремясь, чтобы порезы были глубокими и покрывали все лицо: подбородок, щеки, лоб, нос, подбородок снизу.

Так же методично я то и дело вытирал кровь полотенцем. Резал дальше. Снова вытирал кровь.

Наконец я удовлетворился, потому что не осталось живого места сделать еще один порез, пошел и лег спать.

Многим раньше, чем проснуться, я понял, что случилось страшное.

Лицо горело и болело. Очнувшись, я в ту же секунду вспомнил, что натворил вчера.

Этого я не переживу, подумал я.

Мне же надо ехать назад, встретиться с Тоньей на фестивале «Кварт»[42], мы полгода назад забронировали гостиницу вместе с Ингве и Кари Анной. Это будет наш отпуск. Она любит меня. А я учинил такое.

Я саданул кулаком по матрасу.

А семинарский народ?!

Все увидят мой позор.

Скрыть его невозможно. Он бросается в глаза. Я меченый, я сам себя пометил.

Я взглянул на подушку. Она вся пропиталась кровью.

Дотронулся до лица. Сплошные раны.

Я все еще был пьян. Еле поднялся на ноги. Сдвинул тяжелую штору вбок. В комнату хлынул свет. На лужайке сидела вся компания с рюкзаками и чемоданами, пора было уезжать.

Я саданул кулаком по изголовью кровати.

Мне придется пройти через это. Миновать шанса нет. Я должен выйти к ним.

Я запихнул вещи в сумку, лицо горело, и душа горела от стыда — такого громадного, какого я никогда еще не переживал.

Меченый он и есть меченый.

Я взял сумку в руку и вышел наружу. Сперва никто на меня не взглянул. Потом кто-то вскрикнул. И все уставились на меня. Я остановился.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Простите.

Линда сидела тут же. И смотрела на меня выпучив глаза. Потом заплакала. И другие заплакали. А кто-то подошел и обнял меня за плечи.

— Все в порядке, — сказал я. — Я просто перебрал вчера. Извиняюсь.

Полная тишина. Я показал, какой я есть, и никто не сказал ни слова.

Как прикажете такое пережить?

Я сел и закурил сигарету.

Арве смотрел на меня. Я выдавил улыбку.

Он подошел ко мне.

— Ты чего натворил, а? — сказал он.

— Да напился в хлам. Могу потом рассказать. Но не сейчас.

Приехал автобус, отвез нас на станцию, мы сели в поезд. Самолет у нас был на следующий день. Я не представлял, как дотянуть до него. В Стокгольме вся улица пялилась на меня и обходила по большой дуге. Стыд горел во мне, полыхал, затушить его было невозможно ничем, только ходить с ним, терпеть, терпеть, пока он когда-нибудь не пройдет.

Мы пошли на Сёдер. Наши договорились встретиться там с Линдой, мы стояли и ждали ее на площади, которая теперь известна мне как Медборгарплатсен, но тогда была просто площадью; мы стояли ждали, и она прикатила на велосипеде, удивленная, что мы торчим здесь, когда договорились на Нюторгет, вон там, показала она, не взглянув на меня; ну и славно, вот как раз ее взгляд был бы мне вряд ли по силам. Мы ели пиццу, атмосфера была странная, потом сидели на лужайке, вокруг прыгали птицы во множестве, и Арве сказал, что не верит в теорию эволюции в том смысле, что она ставит на сильнейшего, потому что посмотрите на птиц, они делают не только что должны, но что им хочется, что приносит им радость. Радость недооценена, говорил Арве, и я знал, что он о себе и Линде, я же передал ему, что она сказала, она сама попросила передать, так что речь он вел о них двоих, я знал.

В гостиницу я вернулся довольно рано, прочая компания осталась пить. Я посмотрел телевизор, это было невыносимо, но вечер как-то скоротался, и наконец заснул, но соседняя кровать пустовала; Арве в ту ночь домой не вернулся, под утро я нашел его спящим на лестничной площадке.

Я спросил его, был ли он ночью у Линды, он сказал — нет, она рано ушла домой.

— Она все время плакала и хотела говорить о тебе. А я пил с Тёгером, вот чем я занимался.

— Не верю, — сказал я. — Говори правду, меня не колышет, вы же теперь вместе.

— Нет, — сказал он, — ты ошибаешься.

В Осло, куда мы ближе к обеду наконец прилетели, на меня все тоже таращились, хотя я надел черные очки и шел, опустив лицо ниже некуда. Давным-давно я договорился в этот день дать интервью Алфу ван дер Хагену для НРК[43] — я должен был приехать к нему домой, — большое обстоятельное интервью, требующее времени. Так что надо было ехать туда. По дороге я примеривался, а не распослать ли все на фиг и отвечать на вопросы как душа просит.