Говорит правду или потчует меня суевериями? Как и все суеверные страхи невеж, их нужно делить на десять. И потом: Амара ей доверяет. А я доверяю Амаре…

Я подавил еще один порыв глупого, атавистического страха, и вошел. В полумраке (тлел лишь крохотный ночник на стене) виднелись очертания приземистого стола. Великая Мать сидела на лежаке у стены, я видел размытый черный силуэт с двумя светлыми, яркими пятнами там, где полагается быть глазам.

— Подойди, архканцлер.

Ноги внезапно одеревенели, заслонив ночник, я заставил себя сделать несколько шагов, выдирая сапоги словно из густой смолы. Пахло прелью и сыростью, и, если бы зажгли тут яркий свет, я был уверен — на потолке каземата обнаружился бы ядовитый черный грибок, который не добавляет здоровья молодым и сильным, что уж говорить о стариках… Мельком отметил: пол присыпан резанной соломой, которую уже ворошили сапоги Амары Тани.

Женщина передо мной была очень стара и худа, как люди на картинах Босха. Космы давно нечесаных, седых волос скрывали острые плечи. Серое рубище в подпалинах…

Великая Мать подняла голову, морщинистое лицо с запавшими щеками взглянуло на меня. Я едва сдержался, чтобы не попятиться. Во рту пересохло, сердце затрепетало, как лист на ветру.

Великая Мать была слепа. Оба глаза ее застлала плотная иссиня-белая даже в густом полумраке пленка, однако смотрели глаза столь пронзительно и… зримо, что я содрогнулся, подавил в себе желание отступить.

— Ты пришел. Хорошо. Не бойся, ничего не бойся. Дай мне руку. Дай мне руку, архканцлер! Быстрее, пока след еще свеж!

Она мокро и длительно закашлялась, затем — маленькая горячая ладонь сжала мне пальцы не по-старушечьи сильно.

— Да, существо рыскало сегодня по Дироку. На нем свежая кровь. Жертва…

Я вздрогнул, рефлекторно попытался выдернуть ладонь, но не смог: она словно прилипла к старушечьим раскаленным пальцам.

— Не бойся! — повторила Великая Мать. — Ничего не бойся, крейн-архканцлер!

В голову мою будто плеснули расплавленного свинца. Я содрогнулся, но устоял, чувствуя, как струйки пота сбегают по спине. Мой разум зондировали магическим образом, и это было больно — однако не так, как тогда, когда меня пытался просветить ментальный аудитор. Наконец, верховная ведьма отпустила мою руку. Я резко выдохнул. Перед глазами плясали дикий танец цветные круги.

— Это нужно было сделать, — произнесла Великая Мать сухо, но с оттенком сожаления. — Знаю, больно. Но теперь я знаю то, что хотела узнать. — Она снова закашлялась.

— О существе — или обо мне? — осведомился я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

— О вас обоих. Конечно, о вас обоих, архканцлер. Через твои воспоминания я увидела его сегодняшний путь. Я прочла его суть… И твою.

Это было мне ясно. Меня прозондировали, и от результатов зависит, поставят ли ведьм мне на службу. А что насчет Хвата?

— Вы его…

— Я коснулась его разума через тебя. Его разум чужд и страшен.

— Я его поймаю, этого… эльфа, — сказал я наполовину вопросительно.

— Возможно.

— Он… вообще — живой?

Бельма ведьмы смотрели в пустоту за моим плечом. Даже в глубоком полумраке я отражался в голубовато-белых пленках подробно и четко.

— Возможно.

— Мертвый?

Она засмеялась почти беззвучно. Вдруг прервалась, бельма остановились на мне.

— Я вижу игру теней на грязных стенах… А стены из черных бревен… Гроб, выстеленный сухими корнями волчьей травы, а в нем — существо. Амулеты… Так его не видят ни ведьмы, ни маги Санкструма, если в Санкструме еще остались дельные маги… Но через тебя, крейн, я смогла дотянуться… Зачем трава… Зачем же трава? Не разумею, зачем ему трава… Ах… на его породу она действует утешительно… Баюкает его ярость, помогает уснуть… Это последнее существо великой расы. Безумно одинокое. Прячется в логове. Ты верно назвал его ворволакой. Горечь и неутолимая месть людям им движут. Оно живо, архканцлер, живо безусловно. Но это духовный мертвец. Он и считает себя мертвецом, и оттого спит в гробу. Боль и смерть, что сеет людям, не утоляют его жажду… Он рад войне, смерти, чуме, и сам с радостью убивает…

— Мстит людям за чуму, что уничтожила его род!

— Ты верно понял. Я смею полагать, ты его изловишь, архканцлер, я так вижу. Черт, ты его обязательно изловишь! Хотя будет сложно и опасно, однако я могу разглядеть цепочку предопределенности… И ты можешь потерять… да, ты возможно утратишь друга при этом… А может, и нет. Но не думай, что если ты отдашь существо, Мертвый разум успокоится. Ты слишком промедлил, выбирая способ его смерти. Ярость безумия пожрала Мертвый разум. Теперь он не остановится, пока не пожрет людской мир.

Я задохнулся, отшагнул, затем снова приблизился. Внезапно навалилась духота, забила в висках молоточками. Вспомнил, как просило, как умоляло меня роевое сознание уничтожить его, пока ярость не возобладала над ним окончательно.

— Я… просто не был готов! Я правда не знаю, как эти проклятые леса уничтожить!

— Это так. Ты не знаешь.

— И времени у меня слишком мало, а дел — много. У меня есть алхимик, я планирую с его помощью… — Слово «порох» замерло на губах, так как Великая Мать несколько насмешливо покачала головой.

— Огнетворное снадобье не поможет. Тебе завтра расскажут… Лес пробудился и Эльфийская тоска наступает. Величайшее бедствие для всего мира…

Я ощутил настоящий, совершенно невыносимый ужас, едва представил, как белесые корни Эльфийской тоски заплетают поля, уничтожают человеческие леса, подбираются к поселениям. Нет, Тоска не будет никого душить в своих тентаклях, хотя они у нее есть, есть — я сам дважды убедился. Она просто уничтожит все посевы и все леса. Люди и звери умрут с голоду, может быть, на дальних островах кто-то останется, или в Адоре — на ее континенте, кажется, эльфов никогда и не было.

— Бесполезно, архканцлер, — сказала Великая Мать тихо. — Будет пожран весь мир. Тоска пустит побеги по дну моря… Она прорастет везде. Она прорастет даже сквозь камень. Старая, мертвая магия…

Я молча кусал губы. Безысходность навалилась. Даже если я выиграю войну — сколько времени останется у человечества и у хоггов? Года, десятилетия? А может, несколько месяцев?

— Но ты отдашь существо Мертвому разуму, — сказала вдруг Великая Мать скрипуче. — Отдашь великому мертвому лесу. Лес возьмет его кровь и усилится многократно. — Ее надолго скрутил приступ тягучего хриплого кашля.

Я спросил резко, не переждав приступ:

— К чему же мне ловить его и отдавать Лесу, если Лес от этого лишь усилиться? Не понимаю.

Бельма снова взглянули куда-то за мое плечо, и мне почудилось, что там, за моим плечом, Великая Мать видит некие сущности, не доступные моему примитивному взору. Мурашки пробежали по затылку, захотелось оглянуться быстрым рывком, чтобы увидеть хотя бы краешком глаза эти сущности.