Когда возвращаемся обратно на работу, в фойе меня останавливает Оскар, отводит в сторону и спрашивает:

– Ну что, Пэнни, как тебе работается? Все никак не было времени спросить.

– Спасибо, хорошо. Все в порядке.

– Мне тебя нахваливали. Да и по выручке видно, что я сделал правильный выбор. Жаль, что твой отец раньше не обратился ко мне. Может, к этому времени ты уже сама возглавила бы магазин. – Оскар широко улыбается и по-отечески обнимает меня: – Кстати, насчет денег. Я как раз хочу осведомиться, не хочешь ли ты получать больше?

– Спрашиваете!.. Конечно.

– Прекрасно. Дело в том, что нужны дополнительные люди для сверхурочных работ. Я, конечно, могу новых нанять. Но вдруг кто-то из наших захочет подзаработать?.. Это не каждый день. Пару раз в неделю.

– Хорошо.

– Тогда слушай. Работа до полуночи. График обговорим, чтобы не вышло так, что вся твоя жизнь проходит на работе. Кроме исполнения основных обязанностей нужно продавать специальные диски для VIP-клиентов.

– А что за диски?

– Это не должно тебя касаться. Скажем, раритетное видео. Тебе дают деньги, ты отдаешь товар. Такси домой, естественно, за счет магазина.

Не слышала, чтобы подобное предлагали кому-то еще в магазине. Видимо, я действительно на хорошем счету у Оскара, раз он доверяет мне работу с элитной клиентурой. Я соглашаюсь. Пройдет еще пара месяцев, и можно будет немного обновить нашу квартиру. А то после смерти мамы мы ничего не покупали. Диван прохудился. Стены словно в каком-то притоне. В ванной мрак и ужас. Да и мой гардероб едва ли не весь перешит из маминого.

Я решаю остаться на сверхурочные сегодня же. В выходные в мегамаркете крупная распродажа, хочется купить обновки. А за переработку Оскар платит наличкой сразу же, на следующий день. Да и отца заодно обрадую бутылочкой хорошего виски. Директор показывает в подсобке шкаф с дисками, выдает ключ.

В чем-то работа вечером даже лучше, чем днем. После семи покупателей совсем нет. Сиди себе, читай журнал. Где-то в начале девятого опять стали появляться люди. Я достаю из-под стойки коробку, отдаю, беру деньги. Вот и вся работа до самой полуночи. Наконец я вызываю такси, закрываю магазин и еду домой.

В это время оказаться на улице – чистое самоубийство. Особенно в районе Старого города, рядом с которым нужно проезжать, чтобы попасть домой. Я с опаской наблюдаю, как за окном такси проносятся фонари, вывески баров, рекламные щиты.

Как только заканчивается район Бельвю, атмосфера на улицах сразу же меняется. Все кругом погружено в полумрак. В домах нигде не горит свет – жители стараются не испытывать судьбу и не привлекать ненужное внимание к своему жилищу. Ночной ветер носит обрывки газет по грязным тротуарам. Обычно в это время я уже давно сплю.

Внезапно где-то недалеко раздаются крики и выстрелы. Старый город совсем близко, в нескольких кварталах, так что таксист нисколько не удивлен.

– Не бойтесь, здесь это в порядке вещей. Нужно немного переждать, когда стихнет.

Мы сворачиваем в небольшой переулок. Водитель гасит фары и закуривает. Сидим в тишине. Вокруг ни души. Тусклый фонарь, торчащий футах в двадцати от нас, освещает груду мусора, по которой ползают две упитанные крысы.

– Кажется, все. Можно ехать дальше, – наконец произносит таксист.

Мы выбираемся из переулка, проезжаем квартал. Внезапно фары выхватывают из полумрака окровавленное женское тело.

– Стой! Там человек! – кричу я таксисту.

Он с досадой качает головой и резко тормозит. Я выскакиваю из машины и бросаюсь к несчастной. Сама удивляюсь собственной смелости и безрассудству. Ведь рядом могут быть головорезы, грабители – да кто угодно. Прощупываю пульс – жива. В школе нас учили, как нужно оказывать первую медицинскую помощь.

Женщина лежит на боку. Я осторожно кладу ее на спину. Она стонет от боли, держась за живот. Кровь растекается по асфальту бурой маслянистой лужицей.

Я смотрю ей в глаза и понимаю, что где-то ее уже видела. Точно! Невысокая кудрявая брюнетка, родинка над губой. Та самая, которая кричала в кинотеатре! Она открывает глаза и тоже узнает меня.

Женщина стонет от боли и говорит:

– Эти гады подстрелили меня. Решили заткнуть рот, чтобы не сболтнула лишнего.

– Вам нужно срочно в больницу, вас ранили в живот и грудь, – взволнованно говорю я. – Надо немедленно вызвать «Скорую».

– Детка, не нужно. У меня все внутри горит. Вряд ли протяну больше минуты. – Она пытается отдышаться.

Видно, что каждое слово дается ей с трудом.

– Послушай меня… Я тебя видела в «Амфитеатре». С Оскаром… Ты там работаешь?

Я киваю и чувствую, что сейчас разревусь.

– Беги оттуда. Не раздумывай!.. Ты попала в самое страшное место в Бейсин-сити. Мы там все – собачьи консервы. Спасайся, иначе подохнешь точно так же, как я сейчас.

Я не понимаю, о чем она. Какие консервы, зачем бежать? Почему это самое страшное место? Кажется, у бедняжки начинается бред. Я трогаю ее лоб – он горячий, как утюг.

– Не закрывайте глаза. Говорите со мной. Все будет в порядке, врачи помогут вам выбраться. – Я тормошу обмякшее тело и наконец-то догадываюсь, что она мертва.

Пытаюсь нащупать пульс – бесполезно.

Таксист подходит, берет меня за плечи, трясущиеся от плача, и отводит в машину. Только что на моих глазах умер человек. Наверное, я до конца жизни буду помнить этот взгляд – испуганный, беспомощный, смиренный. Словно у зверя, загнанного в западню.

Я не могу прийти в себя от пережитого. Выходя из машины, прошу таксиста дождаться, пока не зайду в подъезд. Но там, в темноте и тишине, звенящей до тошноты, на меня накатывает животный ужас. Я застываю и ничего не могу с собой поделать. Жду, пока фары машины, проехавшей мимо дома, ненадолго осветят лестницу желтыми полосами, взмываю на свой этаж, захожу. Наконец-то я дома!

Отец ожидает меня на кухне. Он никогда не ложится, пока я не вернусь. Ставит чайник, спрашивает, что случилось, говорит, на мне лица нет. Отвечаю, что устала. Не рассказывать же об убийстве проститутки и ее словах о том, что все мы – собачьи консервы. Эта фраза гвоздем засела у меня в мозгу. Что она имела в виду? И еще этот умоляющий взгляд: «Спасайся!»

Я рассеянно болтаю ложкой в чашке и только тут понимаю, что сейчас мне придется пить чай. Перед глазами встает окровавленное женское тело, лежащее в черной луже, и я бегу в ванную. Меня долго и тяжело тошнит. Тело бьет нервный озноб.

Я набираю полную ванну горячей воды, ложусь в нее и пытаюсь прийти в себя. Ясно, что папе рассказывать о сегодняшней трагедии никак нельзя. Вообще никому. Очень мне не нравится эта смерть. Слова Оскара о рекламных роликах с собачьими консервами и предсмертный хрип проститутки накладываются друг на друга.