Соотношение сил изначально не равно. У огромных псов есть лапы и зубы, у женщин – неудобная обувь и деревянные дубинки. Кровь веером разлетается по сцене. Слышны истошные крики, полные запредельного ужаса, звук раздираемой плоти. Никогда не знала, что он так отвратителен.

Я зажмуриваюсь, чтобы не смотреть на происходящее, и закрываю уши руками, чтобы не слышать душераздирающих предсмертных воплей. Но то, что я успела увидеть, не забуду до самой смерти.

Две огромные псины набросились на дамочку лет сорока. Та только раз успела взмахнуть своей дубинкой, как пес вцепился ей в бедро у самого паха. Кровь брызнула фонтаном. Она упала, продолжая кричать и бить собаку палкой. Другой пес отгрыз ей ухо и повернул к залу окровавленную морду. Это была личина самого дьявола. Из оскаленной пасти торчало ухо!

Другая женщина подбежала к краю сцены и хотела броситься в зал, но наткнулась на стеклянную перегородку. Целое мгновение она била кулаками в преграду, оставляя на ней кровавые следы. В следующую секунду на нее сбоку налетел пес и опрокинул на пол.

Почему я не сбежала сразу? Почему сидела, обхватив голову руками, все эти десять-пятнадцать минут непрерывного ужаса? Не знаю. У меня с детства такая особенность – цепенеть от страха. Пока на сцене передо мной разыгрывается кровавая бойня, я не могу пошевелить и пальцем, не способна крикнуть – горло сжимает спазм.

В какой-то момент я слышу вопль, раздавшийся в соседней кабинке:

– Давай, сучка, ату ее! Рви!

Я не верю своим ушам, прислушиваюсь, не открывая глаз. Весь зал, все эти ненормальные, возбужденные люди в каком-то неистовстве подбадривают собак. Мне кажется, будто я сплю.

В следующее мгновение слышится гонг. Я поднимаю веки, перед глазами пляшут белые точки. Внезапно адские псы начинают падать один за другим. По сцене ходят люди с крюками в набедренных повязках и палаческих черных колпаках. Они цепляют лежащих собак за ошейники и оттаскивают их за кулисы.

Из динамиков раздается бодрый жизнерадостный голос:

– Кто хочет стать последней любовью этих красавиц и собственноручно отправить их в объятия смерти? Раскрасьте свою жизнь в цвета любви и крови! Трахнуть красотку и перерезать ей горло – вот развлечение настоящего мужчины. За отдельную плату! Такое бывает лишь раз в жизни!

В зале начинается хаос. Мужчины выскакивают из кабинок и устремляются к сцене по узким проходам, отталкивая друг друга. Окровавленное стекло медленно ползет вверх.

Наконец-то я чувствую, что могу двигаться, выскакиваю в проход и скрываюсь за дверью. Бегу по парку так, словно все псы преисподней преследуют меня по пятам. В ушах не смолкая звенят крики жертв, слышится собачий рык.

Я падаю на лавочку у фонаря, оглядываюсь. Вокруг никого. Я пытаюсь отдышаться, и тогда приходят слезы. Реву навзрыд и не могу остановиться. Меня переполняют жалось и стыд не только за этих несчастных проституток. За все человечество. Мне кажется, что после этого представления небо должно упасть и раздавить город, в котором такое стало возможным.

Я вспоминаю проповеди покойного пресвитера. Он говорил о том, что, когда чаша грехов переполнится, придет ангел отмщения, и тогда живые позавидуют мертвым. Как по мне, то сегодняшнее зрелище и есть последняя капля в этой самой чаше грехов.

Я поднимаю глаза к черному небу. Там по-прежнему нет ни одной звезды. Ворон, черный, как мои мысли, внезапно слетает с дерева, приземляется напротив меня, стоит и смотрит умными глазами. Спустя несколько мгновений он так же неожиданно хрипло каркает и улетает. Жалко, что я не ворон и не могу последовать его примеру.

Я понемногу прихожу в чувство и понимаю, что надо выбираться отсюда. Бельвю – район тихий, но папа все равно беспокоится, конечно же. Я смотрю на часы. Господи, прошло от силы тридцать минут, а столько всего произошло!

Я вызываю такси к круглосуточному маркету на Грин-авеню и бреду по плохо освещенному парку. Внутри такая пустота и отстраненность, будто это меня растерзали злобные псы и люди, еще более хищные. Ветер налетает порывами, пронизывает холодом до костей, бросает в лицо непослушные пряди.

Я поправляю растрепанные волосы и тут обнаруживаю, что пропала одна сережка. Я возвращаюсь к скамейке, осматриваю весь свой путь по парку, но не к «Амфитеатру», боже упаси! Сережки нигде нет. Я ворошу ногой листья, свечу телефоном за скамейкой – ничего.

Я быстро двигаюсь к месту, где меня ждет такси, а в голове плещется только одно: «Пусть я потеряла бы ее не там!»

Других таких сережек в городе нет. Да и в остальном мире тоже. Отец заказал их у знакомого ювелира на мой выпускной в колледже. Тогда еще наши дела не были так плохи, как в последние годы, и он мог позволить себе меня побаловать. Ювелир ничего не взял за работу, у них с отцом были какие-то старые счеты. То, что он сделал, неизменно вызывало у меня умиление и восторг. Первое время я просто любовалась ими и не могла наглядеться.

Каждая из сережек представляла собой золотой вогнутый солнечный диск с игрушечным медвежонком, украшенным стразами. На солнце диск сверкал как зеркало, подвешенный медвежонок болтался и слегка позвякивал на ходу.

Когда я спросила папу, почему он избрал именно такой дизайн, тот ответил:

– Чтобы моя дочь никогда не забывала, что она и есть мой маленький медвежонок, и неизменно сияла, как это солнце.

Я никогда не забывала этих слов. Они помогали мне жить и оставаться собой среди грязи этого мира. И вот одно из этих эксклюзивных солнышек пропало. Я еду в такси и думаю, как объяснить пропажу отцу. О том, как обосновать свое присутствие на бойне в «Амфитеатре», если сережку найдут именно там, я предпочитаю не рассуждать.

– Ты считаешь такое нормальным? Это, по-твоему, приличное место?! – Меня все еще колотит.

Отец узнал обо всем, что мне пришлось увидеть в «Амфитеатре». Теперь он хмурится все больше и больше.

– Да, не думал, что Бейсин-сити настолько погряз в пороках.

– Это просто чудовищно. Бедные девушки, бешеные псы, море крови! А потом…

– Ну, иди сюда. – Отец обнимает меня, целует в макушку, как в детстве.

– Не понимаю, почему я постоянно попадаю в такие грязные места. Ты ведь убеждал меня в том, что Оскар – твой друг, поручился за него.

– У меня самого в голове не укладывается, как можно творить такое. А Оскар… Поразительно, как люди могут меняться со временем. Я его помню порядочным человеком. Хотя, может, он не в курсе того, что там происходит?

– Ты это серьезно, папа? Хозяин заведения не знает?..

– Конечно, ты права. Просто Оскар и собачьи бои, да еще с женщинами!.. Он всегда был добродушным человеком.

– Что же тогда случилось? Почему он опустился до таких вещей, противных Богу и природе?

– Ничего, дочка, с ним не случилось. Боюсь, это все деньги. Захотелось жить на широкую ногу. А свихнулся он, наверное, еще когда воевал на Ближнем Востоке.