мосту, что прямо перед Зареченкой моей, колесами протарахтели. Все мне ко сну! Выронил я тряпку, которой рану держал. Степан полез поднять, да не помню, как, поднял, или нет... Заснул я. Маму снова увидеть думал, да не было уже там никого. Чернота одна. Зато не больно уже... Не помню, кажется меня снова по морде лупили! Кричали еще чего-то, волчок за руки кусал. Не помню! Отключился я.

Глава 9. Дома.

До рассвета еще пара мгновений. Вот-вот, и появятся первые лучики, что растворят ночную мглу, вот-вот, и согреет землю яркий, пламенный шар, полностью выполненный из любви, и наполненный силой душ всего живого! Еще мгновение! У подножия крутого холма стою я. Лес бескрайний впереди меня. А сзади — большие скалы стоят. Высокие. Стена неприступная! Только вперед мой путь свободен. Встречаю солнце!

Встает солнышко, освещает склоны гор. Солнышко, едва поднявшись над горизонтом, раскрашивается яркой палитрой и начинает нарезать на невидимые полосы лазурное небо, в то время как заря, тихая и нежная, покрывает окружающие просторы голубоватым покрывалом. Горы смотрят на меня сотнями своих лиц. Темные тени, уходят в камень и живут там тысячи лет, наблюдают за мной. Утренний туман рассеивается, просыпается жизнь.

Но вдруг, люди вокруг меня падать начали. Много! Прямо с неба падают! Мертвые, а какие — живые, так помощи просят! А затем умирают в муках невыносимых... Плохо им. Дядька Вий рядышком оказался. Лежит, в крови весь. Живот у него вывернутый. Ноги-руки переломаны. Стонет и на меня смотрит. Умирает человек... Больно сжалось сердце у меня. Помочь им хочу, а как — не знаю! Сел — сижу, слезы горькие лью. Тогда те, кто еще из живых был, обратились ко мне, шептали мне, что силу мне дадут особую. Да руки ко мне протягивали, да мольбы свои мне в руки вкладывали, да горечь душевную, всю боль душ человеческих отдавали. Дядька Вий душу свою отдал мне. Из сердца вынул, да отдал. Сияющая серебром звездочка! Как в небе ночном светится, переливается цветами. Тоже попросил, чтобы помог ему. И людям всем, и зверям всем! Смерть по всему живому ходит... И все живые так говорили. Подтверждали его слова. А мертвые — молчали, не требовалось им уже ничего. Взял я мольбы всех живых в ладони свои и быстрым шагом пошел в лес. Помощь им найти!

Весь день и всю ночь шел я без отдыха, как во сне. Долго шел. Дошел до огромной реки, что через лес течет, да делит его пополам. Вышел на крутой берег, залюбовался — такая сила и мощь, словами не передать! Скалы по берегам черные, белые — разных цветов, горят как алмазы. Можно век стоять, глаз не оторвать!

Повеял ветер. Сильный, резкий, холодный, да шепот от него глухой, протяжный! Слушал я песню ветра, да нашептал он мне: лежит моя дорога к самым истокам реки. К самому большому озеру! Долгая дорога, трудная, через перевалы, через долины. Там я встречу того, кто виноват в смерти людей многих!

Упрямо пошел я дальше. Чем ближе к озеру, тем суровее климат: днем жарко, ночью холодно, то дождь, то слепящее солнце. Вот оно, озеро! Будто оказался я в чертогах неведанных-нехоженых. Величественная и холодная пучина в нем. Густыми лесами и крутыми горами окружено это озеро, вплотную подступают к воде обрывистые скалы. Дошел — Я! Снова ветер нашептывал мне. И велено мне было ждать на месте этом.

Сел я на берегу озера. Ждал-ждал, да задремал кажется. Очнулся — ночь. Холод страшный на меня опустился. Будто ледяным одеялом накрыло меня. Лютый! Все жилы мои, косточки мои, душу всю мою проморозил... Один я остался со своей бедой, и не еды, ни крова, ни огня — нету у меня! И стали меня думы, тяжелые, тоскливые, черные одолевать: «Вот дурень!» — думаю. — «И на что я надеялся, на что замахнулся! Смертью людской распоряжаться удумал... Куда-же мне живому, да против дел-то Смертушки?!» Точно думаю: «За это я, и сгину здесь!» И чем больше я с мыслями этими оставался, тем больше они меня давили, пока не распластали совсем по земле. Стал я в отчаянии землю ногтями царапать, звериный рык вырвался у меня из груди!

И вспомнил я людей тех, что умирали в муках ужасных, и бабы, и мужики, и детки там малые, да вскипело в сердце моем! Не гоже людям так умирать! Не должны люди муки такие испытывать! Встал я на ноги, сжал кулаки, «хрен тебе» — думаю. Не позволю я такому делаться! Начал как зверь дикий реветь. Ревел, что было сил, что было глотки моей! Бил кулаками по земле, сколько сил было — бил! Звал на бой того, кто людей так мучает, да на тот свет отправляет без счету!

Всколыхнулись воды озера, поднялись волны высокие, и вышел из озера огромный осьминог, чернее самой ночи и бросился он на меня! А я бросился ему навстречу! Долго бились мы, много сил я истратил на него. Кажется, ноги и руки он мне отрывал, да новые у меня отрастали, и снова я на него бросался. Победил я его!

Умаялся, да отдохнуть сел на берегу у воды. И увидел тогда, что не осьминог этот всему виной был! Стражем простым он был, чтобы силы свои я на него истратил. Да зло, самое главное, — в озере ждало меня! В бездне глубокой, черной пучине — медуза страшная притаилась. От нее зло все шло! От нее всем погибель была!

Бросился я тогда в пучину озера. Опустился на самое ее дно! И будто не под воду я опустился, а в мир иной провалился. Прямо перед медузой той оказался. Огромная медуза-та! Зло от нее всюду идет, будто щупальца расползаются. Стал я тогда медузу ту, бить. Бил-бил, только сил уже не было у меня. На осьминога истратил. А медузе — все нипочем! Напирает она на меня, душит, жизнь из меня