мою, в край загоняла. То за травами, то за лекарствами, искать какие есть у кого! Спасла меня Серафима в общем. Спасибо ей сердешное! Если бы не она — все, пиши пропало... Жонка тогда фыркала, что в нашей хате, да другая баба командует! Только ей дядька Вий укорот давал. Как может давал: кулак к носу и порядок. И дядьке Вию спасибо конечно! Поблагодарил их всех я. А Серафиму — особенно!

Долго мы еще сидели-разговаривали. Рассказал я им, чего в городе твориться, да как я там и волчок со мной. Как очнулся я в яйце том окаянном, да как выбрался из него. Про то, что внутри яйца еще хобот, что внутрь залезаит и маленькое яичко в тебя закладывает. Как едва его в меня не засунули. Успел я вырваться! Рассказал, как выяснил, что в грибе сижу. И про то, что грибы эти огромные, всюду там. Про медузу рассказал. Про щупальца рассказал, которыми она город рушила. Про то, как волчка вызволил. И про мужика того, что следом вылупился. Только видать яичко успели в него положить! Как из него гадина мелкая вылупилась, из живота его. Жуть! Потом, как бежали мы с волчком по городу, от щупалец медузы спасалися. Про трупы в подвале и херы те, что с лапками. Слушали меня все, внимательно. Особенно дядька Вий слушал! Все, все просил рассказать, да подробно! Ну я и рассказывал. Про ночь в подсобке рассказал. Про холод ночной, да про стрельбу за окном. Еще рассказал про щупальце, что через окно к нам залазило. Как выбирались утром, да по городу бродили. Про гадин взрослых рассказал. Как первую встретили, да как морду ей набил. Еще как по квартирам ходили, припасы искали. И про паутину черную. Как кувалду нашел.

Еще про Ивана рассказал. Про драку большую на площади. Про то, как Иван помер, да Урал нам достался. Похоронил как его. Еще про удостоверение его вспомнил! Нашел штаны свои. Вынул. Показал дядьке Вию. Кровью моей оно чутка испачкалось, да ничего, основное-то видать! Оказалось, знает он его! Они с ним еще в армии познакомились. Только он в «инженерных» войсках служил, а дядька — в «биологических». Они, когда в части одной были, недалеко от Горного. Это город, тот, что на севере. Так вот, они когда в части той службу проходили, так там и познакомились. Дружба там и завязалось у них. Ну, не то, чтобы дружба крепкая, а так — приятельствовали. Водку вместе пили, да общались. Помогали друг другу если надо было. Выручали. Такое.

Еще год они там были, а потом Иван уволился. Их войска тожить расформировывали. Иван вернулся в Славный. А Вий, еще полгода прослужил, да тоже — на расформирование. Поехал дядька тогда в Славный. Там офицерам должности в милиции давали. Вот и устроился. С Иваном дружбу водить продолжили. А потом дядька под распределение попал. Его в Горное и отправили. Разорвалась ниточка с другом тогда. Вий писал, писал письма другу, дык не было ответа. Иль не доходили те письма, иль адрес Иван сменил, иль еще чего, только не было связи с другом! А потом, дядьку сюда определили, в Зареченку — участковым. Так он сюда и приехал. А про Ивана — не слуху. Собирался к нему поехать, да все никак. То хлопоты, то работа... Так и позабылась старая дружба. А теперь вот оно как! Расстроился Вий, что друга вот так не стало. Даже слезу пустил маленько. Ностальгия у него добрая говорит! Славные времена были. Вот так.

Выпил дядька Вий стакан полнехонький. За упокой Ивана, да за судьбу его такую. Я же про жену его тоже сказал, что осьминог тот сожрал. Выпил, да еще налил. А я не стал. Серафима же тут, как тут! А жена моя снова шипеть: — Баба новая тут, объявилася, да командует! Хозяйка выискалась... — и гнать ее из хаты собралась. — Сделала дело, и вали от сюда! Не твоя хата!

Не стерпел я отношение такое. — Помолчи! — говорю. — Какое, твое право на людей так говорить?

Злая она сделалась в край. Ненависть у нее в глазах, да слова некультурные. На Серафиму, да на Степана. Говорит, мол собираю всякую шушеру бездомную! Да выродков всяких ее волоку! Это она на Степана так... Да на меня, мол — дурень. Недотепа! Да тупой, что денег не могу заработать. И еще много чего про меня шипела, да вроде уйти от меня давно собиралася, только не ушла. Жалко ей меня видите-ли! Встал я тогда. Взял жену за руку. Вывел ее из хаты во двор. Да за хату ее завел. С глаз. Схватил ее за плечи, да приподнял над землей. Тапочки с нее упали. Сдавил я ей плечи, да тряхнул хорошенько! — Ты! — говорю. — Рот то свой прикрой! Язык свой бабский прикуси! Можешь на меня вонять да пилить, когда одни мы с тобой. А при людях, не потерплю я этого! Неуважение это. И ко мне, и к гостям нашим. Да и не твои это гости, и хата — не твоя! Мои гости. Я их спас от смерти и мне за них отвечать! Коли тебе они поперек, — дык сама вали прочь! Куда хошь вали! Собиралася же. Или рот свой поганый закрой! Ясно тебе?!

Вырвалось у меня. Год за годом копилось, а теперь взорвалось. Не сдержал я в себе. Все ей сказал! Молчит жена. Только глазами по сторонам зыркает. Видать думает, мож помощь ей кто окажет? Спасет-отобьет от мужика — тирана такого! Дык, кто?! Нахрен она никому не нужная. Знают ее все. Языкатая, да безрукая. Ни хлеба испечь не может, ни одежу пошить. В хате грязно, да не стирано, не белено. Все тяп-ляп! Не баба — сувенир. Тьфу! Только мне такая видать и нужна. Я же решил ее в жены взять. Вот и держу свой выбор и решение! Не с таких я, чтобы отказываться от того, что сам решил... И дураков, чтобы со мной связываться — тожить нет! Да и кто полезет в дела семейные, чужие?.. То-то же!

Опустил ее на ноги, да пошел в дом. Она