— Значит, это кочевка рода баргы.

Тенирберди вышел на обочину дороги, поздоровался с мужчинами, едущими в середине кочевья.

— Отведайте пищи вместе с нами, уважаемые! — предложил он. — Так велит обычай.

— Благодарствуйте, но далеко еще до наших пастбищ, долог наш путь, — отвечали, тоже по обычаю, люди из каравана, не останавливаясь.

— Утолите жажду, почтенные!

— Успеем и жажду утолить, спасибо вам!

— Так доброго пути вам, уважаемые!

— На добром слове спасибо, отец…

Кочевье двигалось все дальше, к невысокому холму, поросшему мелким кудрявым кустарником. Тенирберди стоял и смотрел вслед каравану, привычным задумчивым движением поглаживая серебристо-белую бороду.

Кочевья, кочевья… Проходили века, а все так же, как тысячу лет назад, тянулись караваны то из долин в горы, то с гор в долины, и, склонив голову набок, тянул кочевник нехитрую свою песню. Нет у него ни сада, ни загона, ни поля; как уйдет он со своей стоянки, — останутся там лишь кучки навоза да три круглых закопченных камня. Тому, кто всю жизнь проводит в дороге, кому и разуться некогда, даже золото — только лишний груз. Вот и не остается после кочевника никаких следов на земле, кроме могильного бугорка где-нибудь на холме. Он — как ветер в поле, пролетел и — нету его…

Вот о чем думал худой, умудренный жизнью старик с натруженными в синих жилах руками.

"— Отведайте пищи вместе с нами, уважаемые!"

"— Благодарствуйте, но далеко еще до наших пастбищ, долог наш путь…"

В самой середине кочевья Тенирберди заметил белого верблюжонка. Чей он? Старик пригляделся. Верблюжонок, чистенький, как белое облачко, не отставал от верблюдицы, которую держала в поводу женщина, сидящая на вороной кобыле. Мальчуган на иноходце, оседланном особым детским седлом, дразня верблюжонка, подталкивал его в бок свернутой вдвое плетью. Верблюжонок в ответ "пугал" мальчишку, мотал головой, но в черных глазах животины сияла озорная радость — игра верблюжонку нравилась. Следом ехала взрослая девушка. Под нею шел гнедой жеребчик в белых чулочках и с белой звездочкой во лбу, сбруя на жеребчике нарядная, украшенная кистями и серебряными бляшками, стремянное путлище — из полосок дорогой бухарской красной ткани. Девушка сидела неподвижно и, чуть прищурив красивые, с поволокой, глаза, смотрела на полоски зеленого жита — будто яркие заплаты на сером чепане земли; смотрела и на людей у дороги, дивилась и на пугала — похожие на людей, руки вроде растопырили, а не шевелятся. Девичья шапочка из меха выдры украшена была пушистыми совиными перьями; на шее у девушки — блестящие бусы, солнце играет на них и отбрасывает на милое, красивое лицо светлые зайчики. Черные волосы заплетены в тонкие косички — по пяти на каждом виске.

Пообочь каравана бежит куцая черная собака. Собаке жарко; свесив из пасти длинный красный язык, она старается не отставать от кочевья. Приляжет на траву и тут же, заметив, что караван уходит дальше вперед, вскакивает, догоняет его. Звенят и звенят колокольцы. Где-то в самой голове каравана заревел верблюд, но рев его слышен уже слабо, скрадываемый расстоянием.

— Утолите жажду, добрые люди…

Хозяин белого верблюжонка, ехавший следом за тяжело нагруженным волом, вдруг повернул коня.

— Мы бы напились, — сказал он и поздоровался: — Здравствуйте, Тенирберди-аке, как поживаете?

— Слава богу, слава богу, — отвечал Тенирберди, удивленно разглядывая всадника.

— Не признали? Я — Джамгыр. Джамгыр из рода баргы с тамгой полумесяцем…

— Что-то глаза мои стали сдавать, а лицо-то вроде знакомое… узнал, узнал! — и Тенирберди поспешно протянул руку. — Ты Джамгыр, сын Джабая-аксакала. Здравствуй, здравствуй, Джамгыр мой! Пожалуй, напейся… милости просим… Как твои дела?

— Спасибо… живем, Тенирберди-аке, среди своих людей, кочуем вот.

Наполнив кумысом из бурдюка большую деревянную чашку, Темир протянул ее Джамгыру. Тот принял кумыс, не сходя с седла, залпом осушил чашку и крикнул:

— Эй, жена, придержи-ка поводья, напои детей кумысом! Живей, пока задние не напирают…

— Темир, возьмите кумыс и поднесите им, — велел Тенирберди.

Эшим тотчас взвалил на плечи бурдюк, Темир взял чашку, — побежали подавать кумыс.

— Лишь бы все были здоровы, Джамгыр мой, это главное… На какие пастбища направляетесь?

— Решили в этом году откочевать на Мин-Бугу, Тенирберди-аке. Наши бии хотят перегнать потом скот в Талас. Говорят, в Аулие-Ата наезжают русские торговцы, вот наши и думают через Талас переправить туда скот для продажи. Мы дали согласие, кочуем теперь вместе со всеми.

— А-а… — понимающе протянул Тенирберди. — Туда, значит, где выгодой пахнет. Правильно. А что привозят русские торговцы? Оружие?

— Нет, оружием они не торгуют. Говорят, из казахской степи движется к нам большое русское войско. Говорят, оно будет охранять своих торговцев и наблюдать за ними. Землю, говорят, будут мерять. В Коканде из-за этого настоящее смятение, никто не знает, что делать.

— Это большая новость…

Тем временем Эшим с Темиром угощали кумысом женщину. Та взяла чашку в руки, но только поднесла ее ко рту, как увидела, что сынишка подъехал совсем близко к ней. Мать передала чашку сыну.

— На, выпей, родной…

Мальчишка, пошмыгивая вспотевшим носом, с жадностью глотал кумыс. Когда чашка освободилась, джигиты наполнили ее во второй раз и снова поднесли женщине. Чуть отпив, она сказала сыну:

— Биймирза, позови сестру.

Темир на этот раз возразил — негромко, вежливо:

— Пейте сами, байбиче[45], кумыса у нас много.

Она выпила с удовольствием и от души поблагодарила:

— Большое спасибо. Будьте счастливы, дорогие.

И подтолкнула ногами кобылицу.

Темир подошел с кумысом к девушке.

Гнедой жеребчик, помахивая длинным черным хвостом, пофыркивая и звеня удилами, хватал губами высокую траву. Завидев Темира с чашкой, испугался и попятился.

— Выпейте кумыса, бийкеч[46]…

Красивая девушка чуть приподняла темные, похожие на крылья ласточки, брови, слегка наклонилась вперед и протянула руку. На смуглом и нежном запястье звякнули парные серебряные браслеты. У Темира захолонуло сердце. Он не мог отвести глаз от белого, без единого пятнышка лица. Когда девушка взяла кумыс, он слегка прижал своей рукой один из ее пальчиков. Краска залила лицо девушки, глаза вспыхнули; с удивлением посмотрела она на широкогрудого рослого джигита. Темир убрал руку, а девушка, ничем больше себя не выдав, только пригубила кумыс и вернула чашку Темиру.

— Вы совсем не пили…

Девушка поклонилась в знак благодарности, улыбнулась и тронула коня… "Что я за невежа, зачем обидел ее?" — досадовал на себя Темир, глядя вслед всаднице. Но почему она улыбнулась?..

— Счастливого пути, Джамгыр мой!

— Спасибо, Тенирберди-аке. Счастливо оставаться!

Отец девушки шумно попрощался с Тенирберди, прикрикнул затем на ленивого вола и, проезжая мимо Темира и Эшима, бросил:

— Прощайте, джигиты.

— Прощайте…