— Не переживай, Юля. Дело плевое. У твоего судьи — Тарнавского — пару месяцев назад был утерян электронный ключ. Что это — знаешь?

Я-то знаю, но мотаю головой. Смолин улыбается.

— Флешка такая металлическая. С электронной цифровой подписью. Неужели при тебе ни разу ее не накладывал?

Накладывал, конечно, но я снова перевожу голову из стороны в сторону.

— Ну погуглишь значит. Посмотришь, как выглядит. Так вот… Тарнавский ключ нашел, но успел сделать другой. Теперь у него два. Первый, в теории, уже не действует. Но на практике…

Сердце вытесняет гланды. Они давят на корень языка. Меня… Тошнит.

— Да что ты так нервничаешь, Юль? Дело простое. Есть производство, в котором нам нужно снять арест со здания. Для этого — определение судьи. С исполнителем договорено. Он сделает вид, что в душе не ебет, что за судья занимался делом. Тарнавский тоже не узнает…

— Как это не узнает? Он меня… Убьет, — произнести сложно, потому что я не преувеличиваю. Он в последние дни такой, что и убить может.

Но это я продрогла до костей, хотя вокруг тепло, а Смолин в ответ снисходительно улыбается.

Постукивает ребром конверта по спинке дивана.

Я не хочу брать. Не хочу.

— Ты всего лишь возьмешь флешку, Юля. На пару часов. Отдашь человеку. Он все сделает, тебе вернет. Если вдруг что — к тебе ни одна дорожка не приведет. Пока ты делаешь то, что я говорю, — ты в безопасности, Юля. Главное мне не отказывай, иначе…

Угол конверта упирается в кончики моих пальцев. Я чувствую давление — на них, во взгляде, а еще в атмосфере.

Как будто голову сжимают, держа плотно-плотно.

Хочу изо всех сил взбрыкнуть и мотнуть, но хват не предполагает такой опции. Попытаюсь — болевые ощущения усилятся. Буду настаивать — лопну, как арбуз. Поэтому я… Киваю.

— В четверг надо. Найди пока, где хранит, и жди, я маякну.

Перед глазами — вспышки. Последние силы покидают тело. Я уже не слушаю, но Смолин продолжает, будто издеваясь:

— Как отдохнули, кстати? Лиза говорила, ты с ними была на выходных. Я рад, что ты теперь нормально можешь отдыхать. Хорошо иметь возможности, правда же, Юль?

Глава 24

Юля

Поле возможностей для применения тактики условно безопасного бездействия сужается. Это чувствуется, как будто на горле сжимается кольцо. Комфорта ноль. Страх выступает липким потом на спине. Вдохи — с усилием.

Я почти не сплю ночью после встречи со Смолиным. Колотит на адреналине. Даже плакать пытаюсь, но не получается. Пара жалобных всхлипов и все. Сухость. Глаза нараспашку. На грудь давит невидимый камень. Что делать? Что с этим всем делать?

Смотреть в глаза Тарнавскому на следующий день не могу. Да он и не просит. Между нами всё мимо. Он пользуемся моей приемной, как коридором. Я испытываю облегчение из-за его безразличия.

Больше не верю в его идеальность. Но подставлять человека… Кем они меня считают?

Денег в новом конверте в полтора раза больше, чем было в первый раз. Лизин папа спрашивал, хорошо ли иметь возможности? Нет. Плохо. Вообще посрать. Для меня это не богатство, а грязь.

Вторник я трачу на то, чтобы прийти в себя. А вот к среде в голове вырисовывается какой-никакой план.

Тарнавский, будто подыгрывая своим врагам, «чистит» день от заседаний. Утром пишет, что в суд не приедет.

Но если другие помощники радуются таким дням. Шарятся по суду, гоняют кофейки и снисходительно смотрят на тех, у кого работы меньше не стало. То я… Лучше бы он приехал и лишил меня даже теоретической возможности найти этот дурацкий ключ.

Но возможность есть. А еще есть пусть рисковый, но выход.

Я закрываю дверь в приемную изнутри и оставляю ключ в замочной скважине. Крадусь в кабинет Тарнавского. Чувствую себя мерзко, но оправдываю действия благими намерениями.

Лазить по чужим вещам — это что-то из разряда отвратных, постыдных поступков. Я стараюсь делать это аккуратно и незаметно.

Смешно, но благодарю Вячеслава Евгеньевича за беспечность: его «утерянный» ключ лежит в одном из верхних ящичков стола. Я беру его в руки. Кручу. Сердце бьется то ли в эйфории, то ли в конвульсиях.

Мне страшно до жути.

Смолин понятия не имеет, рабочий ли он. Просто знает, что есть.

Тарнавский его тоже никогда не проверит. Зачем, если есть новый?

А я его сначала испорчу и потом уже дам.

Топлю флешку в чае с сахаром. Сушу. Несколько раз еще возвращаюсь в судейский кабинет, чтобы убедиться, что не оставила следов.

Утром в четверг передаю человеку от Смолина.

— Он должен быть у меня после обеда.

Требую, ловя снисходительный взгляд мужчины, который старше меня раза в полтора и скорее всего считает нарванной дурой.

Подбрасывает флешку и прячет в кармане. Отмахивается:

— Конечно, будет.

— Жду звонка.

Садится в машину и уезжает. А у меня сердце навылет.

Сейчас они попробуют открыть ключ на компьютере, у них ни черта не получится. Я проверила: утопленник не распознается. Дальше… Пусть ищут другого судью.

Если Смолин будет злиться — даже хорошо. Я упаду на дуру.

Ключ не работает?! Как это не работает..? А вы разве говорили, что я должна проверить..?

Он, возможно, задумается, что реально взял на роль крысы какую-то бестолочь. Вдруг психанет и «уволит» меня? Сама в это не верю, но в моменте наравне с ужасной тревогой испытываю облегчение.

Надеюсь, хотя бы не накажет.

Немного опаздываю на работу из-за утренней встречи. Получаю от Тарнавского легкий нагоняй. Без криков (он вообще не кричит), но дает понять, что недоволен.

Занимается чем-то в своем кабинете. Выходит, когда я уже вовсю на нервах: обещанные «пара часов» прошли, а звонка от человека Смолина нет.

Конечно, они не вернут просто так, попытаются разобраться, почему не пашет, но я все равно хочу, чтобы все поскорее провалилось.

— Ты в мой кабинет заходила, Юля? — Тарнавский спрашивает, опершись руками о мой стол.

Вскидываю овечий взгляд от широкого монитора на судью.

— Я? — Хлопая глазами. Отмечаю, как сжимаются сначала губы, следом — челюсти. Ладно, совсем на овцу нельзя. С ним точно. — А, да. Вчера. — Взмахиваю рукой, как будто в этом нет ничего такого и я не рылась к его шкафах. — Бумага нужна была. Мне Марк объяснял, что несколько упаковок у вас лежит. Нельзя было? Извините…

Покаянно опускаю взгляд на стол. Цинизм собственной лжи и продуманность убивают во мне наивность… И даже кажется, что преображают личность.