Хотя-я-я-я-я…

Никоторые размышления Чипа мне даже понравились. Об относительности времени, например. Не то, чтобы они что-то изменили в моём восприятии мира, но мысль прикольная. Такая… как будто бы вырванная из диалога двух гиков, повёрнутых на научной фантастике.

«А вот, хайзяя, если времечко сущиствует всё и сразу, то есть пластом, — тараторил Чип, — то ниабизательно жы все должны его проживать одновременно. Тоисть, например, вот ты сичас проживаешь момент, в который мы едем в машыне дядьков убивать, а я, например, только-только родился и прожываю децтво, но паскоку времечко пластом, то всё сущиствует сразу и целиком, но каждый праживает жысь в своём темпе, сваим сазнанием, в сваём моменте, панимаешь, хайзяя? Ты тогда, а я тогда. Я тут, ты там. Думаю аб этом и чота даже одинока становится, — вздохнул белкус, и сразу же сменил тему. — А вот ещё! Бельчачье регби! О-о-о-о, хайзяя, это нада видеть…»

Ну и так далее…

То ли остановиться на заправке чаю попить, то ли повеситься?

К девяти утра были в Тепейоллотли. И это был последний дорожный знак, который я попытался прочитать вслух. В жопу. Дальше даже не пытался ориентироваться по населённым пунктам, и тупо пёр по дороге, которую проложил навигатор.

Ландшафт потихонечку начал меняться. Появились скалы и небольшие каньоны, а и без того скудная растительность пропала почти совсем. Вокруг теперь были кактусы, кактусы и ещё что-то, похожее на кактусы.

Примерно в это время мне позвонила Габи.

— Это не машина! — визжала госпожа кандидат в мэры. — Это восторг!

— Рад, что тебе понравилось, — я невольно улыбнулся.

— Понравилось? ПОНРАВИЛОСЬ⁈ — Габи заорала так, что даже помехи в связи начались. — Да это лучшая машина в мире! Я её, правда, поначалу боялась…

— Та-а-а-ак, — тут я немножечко напрягся.

Может статься так, что носорожка только изобразила из себя тупую покорность, а на деле затаилась, выждала пока я уеду и вытащила наружу свой монструозный нрав. Всё-таки разломная тварь, а не котёнок.

На несколько секунд я даже успел расстроиться и поругать себя за то, что сам себе устроил очередной геморрой. И мыслями уже возвращался в Арапахо, где внезапно появилась одушевлённая машина-маньяк, которая воет на луну, давит детей и старушек, и паркуется на инвалидных местах.

Но, к счастью, Габи поспешила развеять все мои сомнения.

— Мотор когда завёлся, меня аж пробрало! УР-Р-РРР-Р-Р-РР! — взрослая девка, вроде бы, а от восторга ударилась в звукоподражание. — Прямо вот уважение какое-то появилось… я бы даже сказала «трепет»! Я ещё подумала, что мне с такой мощью не совладать. Занесёт на ровном месте и с дороги нахрен вынесет, но на деле… Артём… она как будто бы живая!

— Правда? — по-доброму хмыкнул я.

— Да-а-а-а! — восторженно подтвердила Габи. — Не просто руля слушается, а как будто даже подруливает, когда надо!

— Чудеса! — воскликнул я, похихикивая.

— Да-а-а-а-а! — выдохнула девушка с явным наслаждением.

— Ты только кормить её не забывай, — напомнил я. — Красными ядрышками вполне нормально будет. Ты почувствуешь, когда она проголодается. Просто держи при себе, как сахарок для лошади.

— Поняла… — Габи, кажется, и правда что-то смекнула. — А бензин-то надо заливать?

— Само собой! — рассмеялся я. — Это всё же машина! И двигатель у неё работает на бензине.

Короче говоря, госпожа Куэтцпальи теперь стала самой упакованной в магические артефакты в мире. Из неодарённых. А может быть и нет. А может быть и да. Не суть, главное, что теперь к ней так просто будет не подобраться.

К полудню температура за бортом достигла чуть ли не сорока градусов. Над раскалённым асфальтом висело жаркое колеблющееся марево, создавая на горизонте иллюзию водной глади. Чипа перестал торкать сахар, он наконец-то заткнулся и уснул.

Спал, правда, тревожно, лапой дрыгал.

А пока мохнатый вырубился, у меня появилось время на подумать. А думал я о ночной беседе со жрецом и даре Тёмной.

Я ведь с самого начала понял, что Толясик, — настоящее имя жреца я теперь уже вряд ли когда-нибудь вспомню, — не слишком-то религиозен. Впору было спросить у него: «Вы утратили веру, прочитав Алису в зазеркалье?»

Но! Это ведь не мешало ему выполнять свои функции! Служить службу, или что там у ацтеков, приносить жертвы… И не испытывать при этом никаких угрызений совести от того, что эти жертвы могут быть не слишком добровольными. И бежать из Пирамиды в страхе от того, что немного погодя снова начнутся поставки инферн для жертвоприношений, он не собирался!

Отнюдь!

Он выглядел вполне довольным жизнью, и явно не собирался ничего менять!

И неужели часик наедине со мной, — как бы убедителен и красноречив я ни был, — могли настолько изменить его мысли?

И мысли, и настрой, и всю побудительную систему…

Вот живёт себе Толясик. Живёт, не тужит, бодяжит коктейль на роме и собирается хорошо провести вечер. И тут вдруг, — р-р-р-раз! — и решает кардинально изменить свою жизнь. И поддержать опальную журналистку из списка личных врагов Императора, во вред себе и под вполне реальной угрозой в са-а-а-амом лучшем случае увольнения.

Что это? Сюжет для поучительного детского мультфильма, где злодей получает урок и решает впредь «жить дружно»?

Хм-м-м… Не верю!

Люди, конечно, меняются. Это вообще в их природе. И в худшую сторону меняются, и в лучшую. И резко меняются, попав под жернова какого-нибудь лютого жизненного катарсиса. И плавно меняются, постепенно, будто подточенный водой камушек.

Но вот конкретно здесь: не верю!

Стало быть, это сработал дар Тёмной.

И стало быть, у него есть градации использования.

Либо быстрое и резкое воздействие, как тогда, на площади Чотилапаккена, да будь они неладны, местные названия. При этом цель… или жертва? Чувствует, а то и умом понимает, что её прямо сейчас натягивают помимо её воли, как перчатку, по самый локоть, но сделать ничего не может. Это, получается, такой… напроломистый метод.

Либо же воздействие другое, гораздо более мягкое. Оно занимает больше времени, но заменяет базовые установки жертвы на ту мысль, которую я ей внушаю. И это коварно. Коварно, немножечко подло, а в неправильных руках так вообще разрушительно.

Как раз в стиле Тёмной суки.

И как бы оно мне не вышло боком…

«А теперь-то, хайзяя? — проснулся Чип. — Теперь-то пожрём?»

— Пожрём, — пообещал я.

В два часа дня, когда от непрерывного десятичасового