обойдёмся своими средствами и малой кровью.

— Кровью?

— К сожалению. Вы, надеюсь, слышали о покушении в столице на первого заместителя прокурора области Ковшова.

— Тот ворюга, который пытался вырвать у зама портфель, а угодил под электричку?

— В некотором роде.

— А какое отношение имеет Ковшов к вашим проблемам?

— Тогда, когда его пытались сбросить на рельсы, он не имел никакого отношения к нашим делам. Скорее с нашей стороны то была неудачная попытка обещанного реванша. Так сказать, долг за старые грехи.

— Ничего не пойму.

— Тогда погиб известный авторитет одной вашей криминальной группировки. Кажется, по кличке Мазут.

— Нашей?

— Милиция и прокуратура затрясла всех местных бандюганов. Конкретного заказчика по этому покушению не нашли. Но изрядно потрепали многих. Мазут был чужим для нас человеком, но кто-то намеренно внёс путаницу, и в отместку другая банда объявила нам жестокую войну. Это чёрт знает что! Мы предприняли попытки урегулировать отношения. В ответ — ещё более жёсткий террор. Я послал туда людей. Они исчезли.

— Вы говорите страшные вещи. — Дьякушеву явно неприятны были рассказы собеседника. — Не мне их слушать. Если бы не вы… Если бы нас не связывали дружеские отношения…

— У меня бесследно пропало в вашей области двое толковых и верных людей! — отчаянно сверкая глазами даже сквозь затемнённые очки, возмутился Фишбах. — А вы делаете вид, что ничего не понимаете. Что вас это не касается. Две бесценные жизни! И никаких следов!

— А я не желаю вас слушать, Сигизмунд, простите, опять забыл, как вас величать по-новому! — Дьякушев тоже был не в себе. — Вы желаете опять втянуть меня в свои грязные интриги! Как в тот раз. Бедный Куртлебс погиб в тюрьме, а кости его заместителя уже сгнили в могиле. Забыли всё и забылись, с кем разговариваете! Я не пособник вам в ваших грязных делишках! Не равняйте меня со своими уголовниками! Увольте!

Фишбах остановился, помолчал, огляделся. Они были наедине, отделившись от отдыхающих в тенистом уголке аллеи.

— Меня теперь величают Йозеф Модестович Фишбах, если позволите, — тихо, но жёстко сказал он. — Но я всё ещё Сигизмунд Парацельз. Парацельз, который никогда не забывает своих друзей и никогда не прощает врагов. А забылись, похоже, вы, милейший Иван Данилович! Забыли, как мы с вами обсуждали судьбы Галицкого и Ковшова? Чувствую, эти несколько лет вы процветали, а мне пришлось хлебнуть за своё легкомыслие.

— О чём вы? — смутился Дьякушев. Конечно, он ничего не забыл, а вспомнив сейчас, почуял себя тяжко, его затошнило.

— Так вот, я извлёк из горьких просчётов уроки. Шрамы не только украшают, но многому учат, — хмуро сказал Фишбах. — Я не забыл беднягу Куртлебса и его заместителя, пустившего якобы себе пулю в лоб. Однако не всё было так. Зама хлопнул Хоббио.

— Как? — не сдержался Дьякушев.

— Его убил тот проказник Хоббио, отбивший у вас Нику. А всё остальное — искусная инсценировка.

— И вы знали об этом?

— А знаете, из какого оружия это было сделано? — вместо ответа зло сощурился Фишбах и, сняв очки, заглянул в глаза Дьякушеву.

— Увольте меня от дурацких загадок!

— Он был большим проказником, этот мальчишка Хоббио, — растягивая удовольствие, проговорил Фишбах. — Я, право, его недооценивал.

— Бред какой-то… — только и смог сказать Дьякушев. — При чём тут я?

— Так вы же у нас давний любитель всяких редкостей. Здесь по антикварным магазинам погуливали. Искали древнее оружие?

Дьякушев вздрогнул, но промолчал.

— А ведь дома, в Новороссийске, у вас прекрасная коллекция огнестрельного оружия. Имеются единственные, можно сказать, уникальные экземпляры.

— Я не улавливаю, к чему вы клоните…

— Ах, милейший Иван Данилович, мне вас искренне жаль. Вы явно давно не заглядывали в своё хранилище.

— Забыл, когда в Новороссийске был, — буркнул со смутной тревогой Дьякушев.

— Сочувствую. Но если бы вы заглянули, то обнаружили б пропажу редчайшего экземпляра в вашей коллекции.

— О чём вы? Если это шутка, то я её не принимаю.

— Какие уж тут шутки, милейший Иван Данилович? Я уже больше часа толкую с вами о серьёзнейших делах.

— Так договаривайте же.

— Этот проказник Хоббио оказался тоже большим коллекционером. И кто бы мог подумать, имел страсть так же, как и вы, к огнестрельному оружию.

— Что вы хотите этим сказать? — побледнел Дьякушев. — Что вы мучаете меня?

— Заместитель управляющего банком убит из странного револьвера, именуемого «вельдог». Это оружие сыщики нашли у трупа…

На Дьякушева нельзя было смотреть без сочувствия. Он едва держался на ногах.

— Так вот, этот «вельдог» — из вашей бесценной коллекции, милейший Иван Данилович, — развёл руками, изображая полное недоумение, Фишбах. — Об этом совершенно случайно мне поведал сам проказник Хоббио в последние дни перед смертью. Извините, но я тогда не счёл нужным вас расстраивать. Вы и без меня были не в себе. Столько бед свалилось на вашу голову: нелепый кредит в банке, арест банкира, смерть трёх человек, включая сыщика из КГБ, и прочее, прочее, прочее… А этот проказник Хоббио так изволил над вами подшутить! И когда же он сумел выкрасть у вас тот треклятый револьвер? Ведь вы, надеюсь, не специально вооружили его перед убийством охранника? Кстати, из этого «вельдога» был убит и сыщик, висевший у Хоббио на хвосте. Как всё, право, нескладно…

Дьякушев присел на ближайшую скамейку, обхватив голову обеими руками. Спина его мелко дрожала. Фишбах постоял над ним некоторое время, дал возможность прийти в себя, присел рядом, осторожно прислонился рукой к плечу, даже слегка, будто сочувствуя и утешая, погладил.

— Не время так убиваться, мой друг, — совсем иным тоном произнёс он. — Всё в наших руках. Мы достигли уже соглашений в организации бизнеса. Остался мизер. Я бы, право, не затевал этого разговора, но мне необходима ваша помощь.

— Что вы хотите от меня? — не поднимая головы и не выпрямляясь, спросил едва слышно Дьякушев.

— Вам надо будет выйти на Сербицкого и попросить помощи в розыске моих людей, пропавших в вашей области. Они нужны мне не только живые, но даже и мёртвые. В последнем случае мне необходима информация, как и что с ними произошло. Я должен знать точно: с кем имею дело? Кто мои конкуренты?

Дьякушев подавленно молчал.

— Вполне невинное одолжение, милейший Иван Данилович. И я вам буду признателен. Вы, надеюсь, поняли, я не прощаю врагов и помню добро друзей, — прошептал в подрагивающую спину Фишбах и ядовито улыбнулся, ещё раз погладив собеседника.

Тот вздрогнул от прикосновения, будто его ужалила гадюка.

В грязном сосуде всё прокиснет

Дьякушев был не в себе: как не втолковывал, как не объяснял он этой бабе-дуре, та всё