знать, – пояснил Мончинский. – Но я думал, что ты получил этот уровень, потому что дважды добровольно возвращался на службу после э-э… гибели хозяина…

– И это тоже.

– Ну и ну… – удивленно выдохнул Виктор. – Мой отец, царство ему небесное, как-то взял в плен немецкого офицера и доставил в расположение своего полка. Так ему дали Георгия. И вообще, его парадный мундир с кучей наград у меня дома на почетном месте висит. А у тебя, Владимир, выходит, «отметка в личном деле»? И все?

– Я просто выполнял свой долг.

– Долг, значит… – задумчиво произнес Аверин. – Ты знаешь, Владимир, сдается мне, что это мы все тут тебе изрядно задолжали… И я даже не представляю, как вернуть такой долг… – Он обвел взглядом присутствующих. – Предлагаю выпить за Владимира.

– Да!

Сам Владимир молчал и продолжал незаметно вертеть вино. Но когда все подняли стопки, тоже коснулся их своим бокалом.

Кузя смотрел на Владимира с нескрываемым восторгом.

– Я тоже хочу стать героем! – воскликнул он, а потом наклонился и громко зашептал:

– Хочешь, я тебе краковской колбасы порежу? У меня есть в холодильнике.

– Хочу. – Уголки губ Владимира дернулись вверх, и он поднял голову. И проговорил, не глядя ни на кого конкретно: – Если мне будет позволено, я бы тоже хотел сказать тост.

– Конечно, – обрадовался Мончинский.

Аверин молча поднял стопку. Его примеру последовали остальные.

– Я бы хотел предложить выпить за Арину. И за ту безымянную диву, которая погибла ради того, чтобы передать нам информацию. Их тоже никогда не наградят. И не угостят обедом.

– …Но если бы не они, Рождественский и ему подобные и поныне процветали бы… – добавил Мончинский. – Да! Давайте за них выпьем.

Под звон стопок из кухни появился Кузя. У него в руках была тарелка, полная нарезанной колбасы.

Разошлись уже за полночь. Мончинский ощущал, что выпил лишнего, но, может, это и к лучшему, даже без спиртного голова шла кругом. Его давно терзало чувство вины. И с каждым словом дива этим вечером оно только усиливалось.

Владимир открыл перед ним дверцу, помог устроиться на сиденье в неудобной тяжелой шубе и, обойдя машину, сел за руль.

…Интересно, могут ли оштрафовать за то, что за рулем пьяный див? Мысль почему-то насмешила, вряд ли такое придет кому-то в голову. Да и не выглядел Владимир нетрезвым, только чуть более открытым и разговорчивым, чем обычно. Наверняка див догадывается о чувствах колдуна, ощущает его эмоции, ведь за последние несколько месяцев их связь стала очень сильной. Мончинский такого не ожидал. Но на острове он впервые ощутил эту связь по-настоящему.

– Владимир, – наконец решился он, – я должен тебе кое-что сказать… точнее, кое в чем признаться.

Владимир неотрывно смотрел на дорогу. Мончинский бросил на него умоляющий взгляд.

– Я… – начал он и замолчал, не зная, как правильно подобрать слова, – я… хочу извиниться.

– Колдуны редко извиняются, – ответил див.

– Но я должен! Потому что я болван. Даже хуже… Помнишь, в начале нашей совместной службы ты… насмехался надо мной, над моим страхом, неуверенностью. Я тебя очень боялся. А твои насмешки и пренебрежение… они уязвляли мое самолюбие. Я чувствовал себя униженным. Злился. И мечтал тебя наказать, избить, унизить в ответ. Я… я даже придумывал, как буду это делать. Мы в Академии проходили рекомендации по воспитанию дивов. А раньше целые книги писали, как правильно… наказывать. Так вот, я купил такую книгу, «Как надобно черта к порядку призывать» называется… Проштудировал ее. Дома до сих пор стоит.

– Хорошая книга. – Владимир внезапно улыбнулся. – Я читал ее. Мой хозяин, старший подьячий Тайной канцелярии, любил эту книгу мне цитировать.

– О… – Мончинский смутился еще больше. – Но я всерьез думал над тем, чтобы пустить эти советы в ход. А однажды, помнишь, когда ты сказал, что мне «не стоит пытаться прыгнуть выше головы», причем смотрел так презрительно… Я чуть не сорвался. Еле сдержался, мне хотелось призвать свое оружие и там же, на месте, избить тебя. Я сдержался лишь потому, что понимал, как глупо и нелепо буду выглядеть. Как… ребенок, кидающийся с кулаками на взрослого в бессильной ярости.

Владимир на мгновение повернулся и посмотрел в глаза Мончинскому.

– Я ощутил это. Когда я воспитываю колдуна, я не щажу его чувства. Но воспитываю я только тех, кого считаю достойным. После тренировки с его сиятельством графом Авериным и Кузей я понял, что толк из вас выйдет.

– А мне показалось, что ты тогда разочаровался во мне…

– Нет. Я увидел, что у вас есть контроль. Колдун может и должен наказать дива, если тот ведет себя неподобающе. Но не должен давать воли своим эмоциям и низким страстям. Вы с этим справились. И свою работу в Управлении выполняли в полной мере. Вам не за что извиняться.

– Но мне стыдно за свои мысли. И за то, что я трус.

– Для колдуна признать свои слабости – не трусость. Это разумно и помогает выживать.

– Но ты должен знать: у меня никогда не хватит сил наказать тебя и не выглядеть при этом нелепо. Поэтому лучше уж совсем этого не делать. Я это принял и начал у тебя учиться. А ту книгу я выброшу.

– Не нужно. Оставьте себе на память. После сдачи экзамена на высшую категорию почитаете и посмеетесь.

– Хорошо. – Мончинский счастливо улыбнулся, огромный камень свалился с его души. – А скажи, Владимир. Тот твой хозяин, который книгу цитировал, подьячий, это его ты потом… сожрал? Об этом есть в твоем личном деле. Ты ненавидел и презирал его? За то, что он жестоко с тобой обращался?

Владимир не ответил. Повалил густой снег, и див сосредоточенно всматривался в серо-черную мглу. Мончинский уже решил, что Владимир не хочет отвечать. Но тут он заговорил:

– Я упомянул, что читал эту книгу. Читать и писать меня научил именно он. Чертей тогда не было принято учить грамоте. И он же показал мне, что значит преданность делу. На старости лет он боялся, что с ним случится удар и он попадет в богадельню, поэтому приказал в таком случае сожрать его. А мне предоставил выбор: быть свободным или вернуться на службу. Он скопил тысячу рублей и оставил их мне. Три года я прожил как человек и только потом решил вернуться. Я до сих пор храню его память. Этого нет в моем личном деле, потому что я никогда никому об этом не рассказывал.

Он замолчал. И Мончинский понял, что больше не будет сегодня задавать вопросов.

Подъехали к дому. Владимир открыл перед колдуном дверцу. И уже собрался снова сесть