— Стыдно, синьор, — с долей презрения заметил околоточный, — безобразничаете, намекаете гадости разные, а сами денег не имеете. Стыдно!

— Даю вам честное благородное слово, что вернусь с деньгами, — уговаривал пузатый.

— Люди, которые мочатся, — с пафосом заметил околоточный, — благородства не имеют!

Эта фраза буквально взбесила арестованного, его лицо побагровело, он обеими руками взялся за решётку, стал трясти её и заорал:

— Я не позволю! Я не позволю вам меня оскорблять, вы сами сукин сын!

Это последнее замечание вряд ли сошло ему с рук, но в эту секунду томившийся у решётки Фернандо увидел Буратино и закричал ему обрадовано:

— Синьор Буратино, мы здесь!

Все участники дискуссии, включая задержанного синьора, уставились на мальчишку. А мальчишка своими ясными глазами смотрел только на околоточного и дружески ему улыбался, как старому приятелю, и даже сделал ему загадочный знак рукой. Синьор же околоточный уставился на Пиноккио с немалой долей удивления, потом удивление сменилось негодованием, а негодование плавно перетекло в радость. Синьор Стакани даже притворно взмахнул руками и в притворной радости произнёс:

— Какими судьбами?

— Да вот зашёл, — продолжал улыбаться Пиноккио, — шёл мимо, дай, думаю, зайду, проведаю его благородие.

— Ну-ну, проходите, что же в дверях встали, синьор Буратино, — изображал из себя радушного хозяина околоточный. — Вам клетку сразу отворить или сначала со мной в кабинете поговорите?

— Лучше в кабинете, если, конечно, я не отнимаю у вас времени.

— Ну, что вы, синьор Буратино, как можно? Как такой человек, как вы, может отнимать время, да и не занят я совсем. Так, болтаю со всякими прохиндеями.

— Я попросил бы вас, сударь, выбирать выражения, — обиделся пузатый.

Но околоточный даже не обратил на него внимания, он вежливым жестом пригласил Пиноккио к себе в кабинет, предупредительно раскрыв перед мальчишкой дверь.

— Синьор Буратино, — пожаловался вдогонку Серджо, — они нас били.

Буратино сделал братьям знак, означавший: «Спокойно, ребята, я всё улажу». И они с околоточным скрылись в кабинете.

— Ну те-с, — радостно потирал руки его благородие. — Вот ты мне и попался.

— А зачем я вам? — невинно спросил мальчик.

— Зачем он мне? — восхитился выдержкой Буратино синьор Стакани. — Сама невинность! Он ещё спрашивает: зачем он мне? Да-с, а ты, синьор Буратино, далеко пойдёшь, если я тебя, конечно, не посажу.

— А на что? — наивно спросил Пиноккио.

— Как это на что? — не понял полицейский.

— На что вы меня посадите? — пояснил мальчик.

Такая постановка вопроса поставила околоточного в тупик, и он спросил слегка раздражённо:

— В каком смысле, на что я тебя посажу?

— Ну, как же, — недоумевал Буратино. — Вы только что изволили сказать, что вы меня на что-то посадите, а на что вы меня посадите — вы сказать не изволили. Вот, к примеру: я тебя посажу на лавку. Или я тебя посажу на стол. Или я…

— Молчать! — рыкнул околоточный и врезал кулаком по столу. — На кол я тебя посажу, вот на что.

— На кол? — охнул Буратино, хватаясь за сердце. — Разве это законно?

— Закон — это я! — заявил околоточный.

— Понятно, а не могли бы вы немного повернуться в профиль, лицом к окну? — говоря это, Пиноккио стал внимательно смотреть в лицо околоточного.

— Это ещё зачем? — настороженно спросил тот, но, тем не менее, выполнил просьбу.

— Не похож, — задумчиво произнёс Буратино, даже приставая со стула, чтобы лучше рассмотреть. — Нет, не похож.

— На кого не похож? — спросил Стакани.

— На Людовика.

— На какого ещё Людовика? — начинал злиться офицер. — Ты что, надо мной издеваешься?

— Да нет, просто вы не похожи на того самого Людовика, который говорил, что государство — это он.

— Молчать! — заорал околоточный и снова врезал бедняге-столу. — Ты что, сюда издеваться пришёл?

— Нет, что вы, я по делу.

— По какому ещё делу? — спросил офицер, ожидая нового подвоха.

— Я ребят хотел забрать.

— Каких ещё ребят? Уж не тех ли, что цыганку на базаре изуродовали?

— Не-а, — беззаботно ответил Пиноккио, — я пришёл за сыновьями мамаши Джульетты, за Серджо и Фернандо.

— Ага, — мысль сузила глаза околоточного, — а, по-твоему, это не эти дебилы до полусмерти изувечили цыганку?

— Я что-то не пойму, почему вы всё время про эту цыганку вспоминаете? Она вам что, родственница, что ли? Или, может быть, — мальчишка недвусмысленно улыбнулся, — между вами амур фигурирует?

— Ты знаешь что? — его благородие вылупил глаза и пальцем постучал по краю стола. — Ты мне это брось! Меру знай, надо же какую гадость придумал, паршивец.

— Ну, а раз не родственница и тем более не…

— Молчать! — оборвал его околоточный на полуслове.

— … то какой смысл заводить это дело? — закончил мысль Буратино. — Ведь заявления нету.

— Нету, — согласился околоточный.

— И показания свидетелей нету.

— Пока, — многозначительно поднял палец его благородие, — пока нету.

— В общем, ничего нету — значит, и дела нет, — резюмировал Буратино.

— Но есть закон! — сурово сдвинул брови околоточный, который в данный момент офицер почувствовал всю важность и ответственность, возложенную на него высшим руководством. — Я понимаю, — иронично продолжал офицер, — что такие понятия, как закон и государство, такие подлецы, как ты, презирают. Но смею тебя уверить, что пока я жив, в нашем городе будет закон!

— Да знаю, знаю, — как-то устало сказал Буратино, — будет закон, будет. А закон, как известно, это вы. Поэтому я к вам и пришёл… — с этими словами мальчик достал из кармана двадцать сольдо и аккуратно выстроил из них столбик на столе перед околоточным.

— Что это? — брезгливо указал на столбик пальцем офицер.

— Вот и я говорю, — не слыша вопроса, продолжал Буратино, — заявления от потерпевшей нету, свидетельских показаний тоже нету. А главное — нет никаких сплетен, никаких сплетен по поводу вас и этой жирной цыганки.

— Ну, наглец, — только и смог выдохнуть полицейский.

— Да-да, никаких сплетен, никаких насмешек за спиной и никаких газетных статеек.

При упоминании о газетных статейках синьор