сводилось к брошенному мимоходом «здрасьте». И то не всегда. Иногда Шутова проходила мимо, рассматривая пол перед собой. В субботу она заговорила в первый раз, и единственное слово, которое она произнесла, было «идиот». В сердцах сказала, от избытка чувств. В воскресенье она разговорилась и перешла на «ты». Что это? Отголосок совместно проведенной ночи или Шутову так припекло, что она стала нервничать? Если так, то я на верном пути.

Но встает вопрос: что дальше делать? Во-первых, надо решить, чего я хочу. Я хочу разобраться и наконец понять, кто же убил этого проклятого Пуантье. Кто участвовал в заговоре против него: кто был организатором убийства, а кто исполнителем. Во-вторых, чего греха таить, я хочу поставить на место Марину Грачеву, возомнившую себя великим комбинатором в юбке. Ну и, в-третьих, надо понять, чего от меня хочет Шутова. Быть может, она вовсе не собралась каяться, а ею движут иные, неизвестные мне мотивы. Чтобы признаться в соучастии в преступлении, необязательно разыгрывать сценку из сказки «Маша и медведи»: пока я, медведь, сидел за столом, шустрая Маша заняла мою кровать. Шутова – вот главная проблема!»

За два квартала до райотдела я вышел из автобуса, решил пройтись пешком, провентилировать легкие на свежем воздухе.

«Общежитие не является единым сплоченным коллективом. Заводские рабочие недолюбливают жильцов, поселившихся по разнарядке райисполкома. Считают, что пришлые жильцы занимают причитающуюся им жилплощадь. Я – исключение. С первых дней я вписался в жизнь общежития, как нож в масло. Немаловажную роль в этом сыграл мой свободный допуск на завод. Если я по вечерам захожу к пекарям поужинать, значит, я – свой, член заводского коллектива.

Но и между собой заводчане не едины. Парни конфликтуют из-за девушек, девушки ссорятся из-за парней. Когда синусоида падает, причиной конфликта может стать любая мелочь. Кто-то отодвинул на кухне кастрюлю с супом с большой конфорки на маленькую, разве это не повод для грандиозного скандала?

Но стоит появиться внешней угрозе, как общежитие превращается в монолит, в непробиваемую танковую броню.

Шутова – часть общежития. В любом конфликте, связанном с внешними силами, все мои соседи будут на ее стороне. Если предположить что-то невероятное – к примеру, Шутова напилась, достала где-то пистолет и перестреляла всех мужчин-иностранцев в общежитии пищевого техникума, то и тогда общага будет на ее стороне. Скажут: «Сами виноваты! Довели девчонку, вот она и схватилась за оружие». Если мои соседи узнают, что Шутова принимала участие в убийстве мужчины, изнасиловавшего ее, их вердикт будет однозначным: «Правильно сделала!» Насильник, удовлетворяющий похоть сквозь слезы и унижение женщины, ни пощады, ни снисхождения не заслуживает. Он – моральный урод. Настоящий мужчина всегда найдет женщину, готовую провести с ним интересный вечер.

Если я разоблачу Шутову и она пострадает, то в общежитии меня возненавидят. Скажут: ради карьеры растоптал безобидную девчонку, обо всех ноги вытер! Четыре этажа скрытых и явных врагов! Идти на конфронтацию со всем общежитием? Если бы было дело принципа, я бы пошел. Но Пуантье? Громила, похвалявшийся, что ел человеческое мясо? Это ради него мне ссориться со всем заводом?»

Я стал обходить большую лужу на тротуаре, но она была так велика, что пришлось свернуть во двор дома. У третьего подъезда галки потрошили мусорный контейнер: по-деловому выбрасывали из него бумажные пакеты, что-то клевали, спрыгивали на землю, отгоняли воробьев от добычи. На минуту я встал. Понаблюдал за жизнью городских птиц.

«Галки – птицы перелетные, но есть исключения. Вот эти – никуда не улетают, зимуют в городе. В этом дворе галки – хозяева, они живут здесь. Я живу в общежитии. Аналогия напрашивается сама собой».

– У нас все в порядке, товарищ милиционер, – вывел меня из задумчивости голос дворника. – Сейчас я этих тварей разгоню и наведу порядок.

Я кивнул головой в знак согласия и пошел дальше.

«Забавно, черт возьми! Дворник решил, что мне делать больше нечего, как проверять чистоту дворов. Но вернемся к нашим баранам! Я использую Шутову для разоблачения всех участников заговора против Пуантье, но под удар ее не подставлю. Убийство конголезца – дело дохлое, доказательств по нему нет никаких, так что милой Ирочке по большому счету ничего не угрожает. Тем более что я не собираюсь выносить сор из избы. В общежитии никто ни о Пуантье, ни об изнасиловании Шутовой не узнает».

В райотделе я отметился у дежурного, узнал обстановку в городе и стал готовиться к несению суточного дежурства в составе следственно-оперативной группы.

После развода и инструктажа выпало свободное время. Я воспользовался им и зашел к Клементьеву. Геннадий Александрович принюхался ко мне и недовольно поморщился:

– Ты что, вчера пьянствовал?

– Совсем чуть-чуть. Друга в армию провожал.

– Армия – это святое дело! – согласился Клементьев. – В жизни мужчины есть всего три события, которые больше никогда не повторятся. Это появление на свет, призыв на военную службу и рождение первенца. Все остальное можно повторить, или оно само повторится, без твоего участия.

– Геннадий Александрович, я нащупал, кто у них слабое звено. Если потянуть цепочку в разные стороны, то она порвется и мы узнаем правду об убийстве Пуантье.

Клементьев вздохнул, отложил в сторону авторучку.

– Я понимаю твое рвение. Когда я был молод и горяч, меня никто не мог остановить. Стоило мне напасть на след, я шел до конца, пока не выводил преступника на чистую воду. Но здесь совсем другой случай! Не согласен? Тогда объясни. Может, я пойму и пойду навстречу.

– Я почти два месяца только и слышу: УНИТА, Салазар, кукла вуду, напиток ту-кава!

– Стоп! – перебил Клементьев.

Он перекинул лист настольного календаря, сделал запись.

– В понедельник, на той неделе, проведешь перед личным составом РОВД политинформацию на тему: «Возникновение и крушение португальской колониальной системы». Я два дня голову ломал, какое мероприятие вставить в план политико-воспитательной работы. Замполит в больницу угодил, а с политинформацией выступать кому-то надо. Продолжай.

Настроение у меня упало. Я представил забитый скучающими коллегами актовый зал и себя за трибуной. «Товарищи!..» А товарищам глубоко безразлично, о чем я буду распинаться.

– Оставим африканскую тематику, территориальность и подследственность, – сказал я. – Мной движет не профессиональный интерес, а житейское любопытство. Я хочу знать: убийца Пуантье живет со мной на одном этаже или иногда приходит в гости по выходным дням?

– Ты получил новые сведения? – заинтересовался Клементьев. – Выкладывай!

Я рассказал об игре в карты на деньги, о пропаже в свете новой информации.

– Логично! – похвалил Геннадий Александрович. – Вполне возможно, все так и было, но у нас доказательственная база слабенькая. Я бы даже сказал – никакая. Мы не нашли и не изъяли «электрический хлыст». У нас пока нет признательных показаний. Свидетели, на которых ты ссылаешься, могут только косвенно подтвердить те или иные факты. У нас, в конце концов, нет даже трупа потерпевшего! Сейчас Пуантье в цинковом гробу совершает последний круиз вокруг Европы в Африку. Что у нас есть из материальных доказательств? Сердце в морге? Кто сказал, что это его сердце? Сердце – это не отпечатки пальцев, индивидуальных признаков не имеет.

– Я все понимаю, но поймите и вы меня. Я не горю желанием посадить соседку по общежитию на скамью подсудимых. Я просто хочу знать, какую роль она играла в заговоре против Пуантье и что именно сделала. Все! Меня чисто по-человечески интересует, могла ли безобидная, тихая девушка совершить хорошо продуманное убийство. Причем мне интересна конкретная девушка, которая…

Я сбился с мысли и не смог сразу сформулировать, отчего меня так заинтересовала соседка по этажу. Клементьев понял мое замешательство по-своему.

– Если бы твоей загадочной соседке угрожал реальный срок, ты бы продолжил расследование?

– Нет. Пуантье был отъявленным мерзавцем, подонком и насильником. Он получил ровно то, что заслужил.

– Она симпатичная? – неожиданно