Правда ли, что ваше зрение все более и более поражено? Я беспокоюсь о вас и пришла бы повидать вас, если бы сама с тех пор не была больна коклюшем. Попросите вашу любезную жену написать мне словечко и сообщите мне (если вы не можете выходить), хотите ли вы, чтобы я зашла повидать вас, и в каком часу это вам не помешает.

Всем сердцем ваша

Жорж Санд.

И наконец, вот интереснейшее письмо Гейне, адресованное «Маркизе Дюдеван у г-жи Марлиани, улица Гранж Бателер, 15» и относящиеся, очевидно, к моменту начала романа с Шопеном, на что Гейне довольно прозрачно намекает.

Моя прекрасная и добрейшая кузина.

Я не могу выразить словами, как я огорчен тем, что не повидался с вами в Париже. Накануне моего отъезда я получил через Шопена вашу любезную записку, и благодарю вас за участие, которое вы ко мне проявляете. Тысячу благодарностей. Я очень хотел бы повидать вас. Лучи ваших глаз сделали бы мне благо. Звук вашего голоса сделал бы мне благо. Я очень грустен. Вы не знаете всех моих несчастий. В настоящее время я одержим физической слепотой столь же плачевной, как то моральное ослепление, которым я наслаждаюсь вот уже четыре года, и которое вам известно. Вы пугаете меня, говоря, что вскоре покидаете эту страну; надеюсь, что я вас еще застану в Париже в октябре. Если вы можете дать мне эту надежду, то напишите мне две строчки: Генриху Гейне в Гранвиль, департамент Ла-Манш. Я вас очень люблю, всем сердцем, всеми лоскутьями моего сердца. Если вы свободны, радуйтесь своей свободе. Я же все еще в ужасных цепях, и именно потому, что меня по вечерам с особым старанием заковывают, мне и не удалось увидеться с вами в Париже. Но когда я отбуду свой срок наказания, я приеду к вам, хотя бы на край света, и лишь бы и вас тем временем вновь не захватили и не вернули на каторгу, о мой прекрасный каторжник, освободившийся от любви!

Прощайте. Радуйтесь своей свободе. Никогда не плачьте: слезы ослабляют зрение. Какие у вас прекрасные глаза! Не беспокойтесь о будущем: от этого седеют. А ваши волосы самые прекраснейшие, какие я только видел.

Генрих Гейне.

Гранвиль. 17 августа (1838 г.).

В четырех томах корреспонденции Гейне мы не встречаем ни разу имени его кузины, но зато в уже упомянутых «Письмах к Лаубе», изданных Вольфом, мы находим под 12 октября 1850 г. несколько как будто недружелюбных строчек Гейне о Жорж Санд. Именно, он пишет Лаубе по случаю своей, в тот год обострившейся, болезни:

«Моего друга Бальзака я потерял и оплакал.[185] Жорж Санд, эта ….., со времени моей болезни не побеспокоилась обо мне; эта эмансипатриса или скорее эта эмансиматриса женщин самым возмутительным образом третировала моего бедного друга Шопена в отвратительном, но божественно написанном романе. Я теряю одного друга за другим, а на тех, которые остаются у меня, сбывается старая поговорка: «Друзья в беде таковы, что их дают по 60 штук на один лот». Но ведь эта пословица обоюдоострая: она порицает не только обвиняемых, но и обвинителя. Меня, во всяком случае, можно упрекнуть в том, что я был близорук в выборе своих друзей, и что выбирал легковесных. Какую же массу друзей мне надо теперь иметь, чтобы их хватило на фунт»...

Однако, издатель этих «Писем к Лаубе» сам уже нашел нужным оговорить эти слова Гейне о Жорж Санд, как, очевидно, сказанные под влиянием минутной болезненной раздражительности. Мы к ним прибавим, что, вероятно, Гейне не знал, что после крушения всех своих надежд в 1848 г., Жорж Санд следующие три года почти безвыездно прожила в Ногане, что одно уже объясняет ее отсутствие в больничной комнате несчастного поэта. И это наше мнение подтверждается тем, что, когда после 1851 г. Жорж Санд стала опять периодически наезжать в Париж, то и дружба их возобновилась, как видно из следующих слов брата Гейне, Максимилиана, приехавшего к больному Генриху Гейне в 1852 г.:

«Однажды, когда я к нему пришел, он чувствовал себя очень слабым. Тем не менее, он оживленно крикнул мне: – Жаль, что ты не пришел раньше! Не повстречал ли ты даму в черном на лестнице? – Разумеется, – сказал я. – Это была m-me Дюдеван, мой лучший друг, Жорж Санд, и я бы очень хотел, чтобы ты с ней познакомился. Она, по меньшей мере, час просидела у меня, много болтала, и как ни смертельно я устал, а хотел бы, чтоб она еще дольше осталась»…[186]

Однако в самые последние годы жизни Гейне между кузенами действительно пробежала как бы черная кошка, и отношения их отчасти утратили свое прежнее чистосердечие. По крайней мере, и с той и с другой стороны мы встречаем кое-какие жалобы, словечки и фразы там и сям, свидетельствующие об известном раздражении или неудовольствии друг против друга. Виною этому был, кажется, все тот же «злой язык» Гейне, которого Жорж Санд «не боялась», но о котором, по справедливости, он мог бы сказать «язык мой, враг мой», ибо в данном случае, как сейчас увидит читатель, он просто-напросто посплетничал.

Объектом этой сплетни явился известный композитор Иосиф Дессауэр. История непонятной со стороны Гейне злобы и вражды, с которыми он в течение многих лет преследовал Дессауэра в прозе и стихах, и которого, неизвестно за что, так же ненавидел, как и Мейербера, – история, окончившаяся судебным процессом, – много уже раз затрагивалась в печати, и много раз эту вражду пытались объяснить какими-то довольно грязными материальными счетами с той и другой стороны. Одни утверждали, что Гейне будто бы некогда попросил взаймы у Дессауэра, бывшего богатым человеком, а тот ему отказал, а Гейне навеки затаил злобу и неустанно мстил своим язвительным пером; другие, наоборот, говорят, что Дессауэр якобы искал протекции у Гейне и его брата для одной из своих неудачных опер и, не получив ее, задним числом отомстил за все прежние нападки Гейне, выступив в 1855 г. со своими друзьями в печати против Гейне и возбудив против него судебное преследование за клевету.

Наконец, недавно уже, в 1904 г., вероятно, по случаю приближавшегося тогда юбилея Жорж Санд, г. Y. Y. в «Frankfurter Zeitung»[187] в очень серьезной в общем, хотя краткой заметке даже высказал предположение, что Гейне-де, верно, «ревновал» Жорж Санд к Дессауэру. На эту заметку ответил г. Зак в