И достать сигарету!!!

И, глубоко затянувшись, растворить в сигаретном дыме этот суматошный, дикий день, превратить его в ускользающий фантом, неспособный ранить или тревожить…

– Юля, лапочка, не путайся под ногами, – одернула меня Лана Александровна. – Сядь на диван. А то разобьешь чего-нибудь.

Можно подумать, у меня руки-крюки.

Я проглотила обиду, послушно села на диван и тупо уставилась в пустую тарелку. Синий охотник с ружьем и синяя собака выслеживали синюю утку на белом фоне.

А подарок?

– Лана Александровна, у меня же есть для вас подарок, – вспомнила я. – Сейчас-сейчас… Вот, держите!

За секунду до появления в моих руках сумки на лице у свекрови промелькнуло мученическое выражение – именно такое обычно прикрывают экзальтированной радостью, получая в подарок какую-нибудь идиотскую безделушку. Но едва Ланочка увидела всю эту роскошь – малиновую кожу великолепной выделки, золотые логотипы, – она остолбенела от удивления.

Вот вам всем!

Ириша, спасибо тебе.

– Юля, – едва слышно выдохнула свекровь, – это откуда же?

– Прямо из Парижа, – ловко ввернула я.

– Ах… Это… О-о! Боже, какое чудо!

Ура, угодила.

– Мамуля, тебе нравится? – с интересом искусствоведа осведомился Никита. Он смотрел на сумку с легким недоумением и не понимал, чем вызваны экстаз и трепет родительницы. По его мнению, подобными аляповатыми изделиями были завалены все магазины.

– Мне очень, очень нравится! Юля, неужели ты сама выбирала? – спросила Ланочка.

– Нет, что вы! – искренне ответила я. – Это моя подруга Ирина, у нее изысканный вкус.

– Я так и думала, – кивнула Ланочка. – Да, твоя подруга молодец. Спасибо. Нет, ну надо же! Никак, Юля, не ожидала получить от тебя такой шикарный подарок.

Почему же?

Потому что я, в отличие от Ирины, напрочь лишена вкуса?

– А не слишком ли она яркая? – осторожно поинтересовался Никита.

– Ты что, сынок, это же супер!

– Да, можно подобрать туфли тон в тон, будет совсем классно, – счастливым голосом заметила я.

Лана Александровна одарила меня взглядом, полным жалости. Так смотрят на детей-инвалидов.

– Нет, Юлечка, сумка и туфли одного цвета – это прошлый век. А что же это мы все говорим и говорим? Вы, наверное, голодны? Давайте-ка, друзья мои, к столу! Никита, а почему ты сегодня не привел Генри? Как славно мы пообщались в прошлый раз. Юля, ты знакома с Генриэтт?

– М-м-м… – невнятно промычала я.

– Никита, неужели ты до сих пор не познакомил девушек?

– Нет, почему, я познакомил.

– Отлично! Юле пойдет на пользу общение с Генри. Согласитесь, Генриэтт бесподобна? Она утонченная, стильная… Сколько в ней шарма!

– Ну-у… Вообще-то… Да, – кивнул Никита.

Я отрешенно жевала листик петрушки и думала о том, что лучше бы они сразу пристрелили меня. И тогда бы я не портила свиным рылом их изысканную компанию…

– Да-а, – мечтательно протянула Лана Александровна. – Французский шик – это врожденное. Это не купить ни за какие деньги. Генриэтт совершенно очаровала меня своими манерами и остроумием. Юля, боже мой, возьми другую вилку, эта не для закуски!

И как мне теперь провожать Никиту на работу? Гораздо легче было бы думать, что его трудовые будни проходят в клетке с голодными тиграми, а не в кабинете с француженкой – обольстительной и любвеобильной.

Генриэтт, определенно, любвеобильна. Она липнет к мужчинам, как скотч. Словно в анекдоте: русская прошла мимо мужика, валяющегося на обочине, сказав: «Ух, надрался, гад!», а француженка вызвала такси со словами: «Вау, свободный мужчина!»… И надо заметить – Никита не валяется на обочине. Трудолюбивый и образованный, предприимчивый и чуткий, с приятными чертами лица и крепкой эрекцией – восторг, а не парень. Да еще на «лексусе» и с новенькой квартирой в престижном районе (правда, пока не отремонтированной). Ясное дело, вокруг такого мужчины надо выстраивать противотанковые заграждения и рыть рвы. Иначе… Да, мой Никита составил бы счастье многих девиц, если б я вовремя не подоспела со всеми моими головокружительными достоинствами.

Какими – вот вопрос.

Неужели Никита еще видит во мне нечто, способное конкурировать с потрясающим обаянием Генриэтт? Я не верю, что являюсь достойной противницей этой француженке. Вчерашний визит к Ланочке подтвердил – я Никите не пара. Я никто и ничто. У меня нет стиля, шарма, ума, образования. Я не играю на пианино, не танцую менуэт и не знаю ни одного иностранного языка.

Ну, кто я после этого?

А ведь я еще и курю тайком!

Жуть.

К счастью, без пятнадцати восемь за мной зашла Ирина, оборвав на полуслове поток рефлексии. На лице у подруги застыло решительное и мстительное выражение, глаза были абсолютно сухими. Она явно собралась мужественно противостоять невзгодам и бороться до конца. В одной руке Ирина держала сумку, в другой – объемный пакет с подушкой.

Едва увидев Ирину, я мысленно задвинула подальше пленительный и ненавистный образ Генриэтт: ну ее к черту! Мы не знаем, сколько еще отпущено дней счастья и просто дней жизни. Ирина собиралась жить со Львом целую вечность, они строили планы, мечтали о совместных детях… И вдруг она поняла – время, им отпущенное, уже истекло. Свою порцию счастья она уже получила. Смаковать и наслаждаться нужно было раньше, а не мечтать о будущем (или бояться его).

Я не повторю этой ошибки.

Я буду жить здесь и сейчас.

К черту мысли о Генри!

Поэтому вечером, когда Никита вернется из офиса, пусть даже сохранив на щеке аромат Генриэттиных духов, я буду любить его страстно и неистово, как в последний раз. Пока мы вместе – будем вместе на сто процентов. А потом – хоть трава не расти.

– А зачем подушка? – озадаченно уставилась я на Ирину.

– Как – зачем? Ты глупая такая. Надо же обязательно привезти гадалке предмет, к которому прикасался Лев.

– Так, ясно. А почему ты ее в машине не оставила?

– Ты что?! – возмутилась Ирина. – А если украдут? Я не переживу. И это… Еще я носки нашла нестираные под корзиной в ванной. Завалились. – Ириша прикусила губу, всхлипнула, но сдержалась. И через мгновение уже снова превратилась в пуленепробиваемого сфинкса.

Это было что-то новое. Я привыкла к ее чувствительности, а несчастье и вовсе превратило ее в бесперебойный увлажнитель воздуха – она рыдала самозабвенно и рьяно.

– Ты больше не плачешь? – с уважением сказала я, натягивая джинсы.