власти путем полноценных и действительно демократичных выборов (победа Ельцина в июне 1991 года была одержана на выборах регионального масштаба внутри Советской империи).

История России в XX веке чем-то похожа на историю Рима эпохи «солдатских императоров»: в большинстве случаев несменяемые диктаторы либо правили страной до своей смерти, либо теряли власть в результате государственных переворотов. Иногда первое и второе совмещалось. Таким образом, самодержавие было и остается доселе единственной политической формой, естественной для России. Точнее, это и форма, и содержание одновременно. И это, как писал первый «красный царь» Ленин, объективная реальность, данная нам в ощущениях. Отношение к этой реальности — главный вопрос будущего России и главный же политический водораздел.

Вопрос стоит так: готовы ли мы ломать эту устоявшуюся русскую самодержавную традицию бескомпромиссно, даже через колено, или мы все-таки, несмотря на все демократические лозунги, в глубине души хотим остаться в парадигме поисков доброго царя, который одарит Россию свободой? Выбор президентской модели даст больше простора для срабатывания в будущем «врожденных самодержавных инстинктов» российской политической культуры, оставит власти гораздо больше путей отхода от демократических преобразований, чем выбор парламентской модели.

Вот та главная и единственная причина, по которой я считаю парламентскую республику для России моей мечты более предпочтительной. Мы слишком много раз экспериментировали с персоналистскими моделями власти, и поэтому сегодня надо просто «резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонитов». Сколько бы раз мы ни собирали из деталей лего российской политической системы, у нас всегда получалось как в старом анекдоте о рабочем, который выносил с завода запчасти от разной мирной продукции, но, когда собирал их дома, у него почему-то все время выходил только автомат Калашникова. То есть сколько ни собирай президента России из конституционных деталей — всегда выходит царь.

Хотя президентская республика обычно противопоставляется парламентской, учитывая существование множества промежуточных президентско-парламентских форм, ухватить их сущностное различие не так уж просто. В конечном счете речь идет о глубине разделения властей и его конкретной конфигурации. В разделении власти в рамках парламентской республики есть некое «дополнительное измерение» — властный водораздел внутри исполнительной ветви власти, ее разветвление на главу государства и главу исполнительной власти.

Итак, в парламентской республике появляется дополнительное измерение демократии. Причем это деление внутри исполнительной вертикали может быть очень разным. Глава государства может быть чисто номинальной фигурой (вроде английской королевы, как в современных конституционных монархиях), может тем не менее играть определенную политическую роль арбитра (как в современной Италии), а может и осуществлять важную и даже определяющую часть властных полномочий (как во Франции — особого рода президентско-парламентской республике). Никакого общего правила или стандарта в этом вопросе не существует.

Выбор конкретной модели парламентской республики — это центральный вопрос перспективного конституционного строительства. В значительной мере создание эффективной модели есть проявление высокого искусства конституционного творчества. Все успешно работающие модели возникали на стыке творческой интуиции и глубокого знания особенностей национальной культуры.

Общества, на самом деле, обладают еще более ярко выраженной индивидуальностью, чем отдельные люди. И тем не менее есть некие общие принципы, по которым в любом случае изготавливаются работающие модели.

Один из таких фундаментальных принципов при конструировании парламентской республики — взаимоотношения между парламентом и правительством. Какими бы ни были вариации парламентской республики, одна константа присутствует всегда: председатель правительства и все правительство подотчетны парламенту, назначаются им и отправляются им в отставку.

Почему это важно именно в России? Потому что сразу же резко поднимает акции парламента на политическом рынке. Те самые акции, которые на российской институциональной бирже до сегодняшнего дня относились к категории трешевых. Их скупали одни «медведи», играющие на понижение. Если парламент станет единственным органом, назначающим правительство и отправляющим его в отставку, то в России настанет час «быка». Тогда вверх пойдут акции не только парламента, но и всего связанного с ним демократического кластера.

Если парламент займет центральное институциональное место в политической системе России, то автоматически вырастет цена депутатского мандата, а значит, и всей избирательной процедуры.

При этом провести выборы в парламент на одном «обаянии», как обычно проходят в России выборы президента, будет гораздо сложнее. Попутно резко возрастет цена регионального представительства в обеих палатах, поскольку в этих условиях от его количественного и качественного состава будет напрямую зависеть удовлетворение жизненных потребностей территории. Значит, наполнится реальным содержанием система федеративных отношений, сегодня существующая как декорация при строго централизованном унитарном государстве. Это, в свою очередь, потянет за собой компенсаторное развитие местного самоуправления с целью не допустить феодализации России и возникновения удельных княжеств.

Таким образом, переход к парламентской республике оказывается именно тем самым ключевым звеном, потянув за которое можно вытащить всю демократическую цепочку.

Разумеется, переход от самодержавной и строго централизованной персоналистской системы правления, существующей в России несколько столетий, к системе парламентской демократии — это политический шок. Это неизбежный и необходимый шок.

Именно переход к парламентской республике является единственным реальным способом перезагрузить политическую систему России, и именно в этом, а не в чем-то другом состоит ее преимущество перед президентской республикой.

«Все это хорошо, — говорят обычно в ответ противники парламентской республики, — но имеем ли мы право ставить над Россией эксперименты? Это огромная страна со специфическим жизненным укладом, которая привыкла к тому, что власть носит строго персонифицированный характер. Люди не поймут и не оценят ваших добрых намерений, не смогут и не захотят воспользоваться благами парламентской демократии, а быстро скатятся в анархию и смуту. Добавьте к этому, что Россия — это до сих пор империя, огромный котел, в котором варятся представители самых разных народностей и конфессий, так и не ставшие гражданами национального государства. Убери фигуру вождя, являющегося видимым воплощением власти (неважно, как его называют), — и страна распадется на части».

Что на это можно ответить? Все эти риски не надуманны и реально существуют. Проблема в том, что они ничуть не уменьшаются от замены одного персоналистского режима другим. Если мы не изменим систему развития российской государственности, то каждый следующий режим, каким бы многообещающим он ни был, через несколько лет, а то и месяцев неизбежно снова станет самодержавным. А каждое следующее самодержавие будет хуже предыдущего — это несомненно. И в конце концов произойдет именно то, чего опасаются противники парламентарной демократии: страна распадется на части. Но уже без каких-либо шансов на спасение и навсегда. Парламентская республика оставляет нам хотя бы шанс побороться.

В итоге все сводится не столько к практически-политическому, сколько к идеологическому выбору. Полагаете ли вы, что попытка сломать персоналистскую модель управления