Любую структуру можно окоротить, любой механизм можно извратить, любую гарантию можно обойти, если нет консенсуса по вопросу о главном принципе — о том критерии, с помощью которого оценивается успех или неуспех реформ. И этот критерий один — свобода. Именно приоритет свободы отвергает неправовой закон и принимает правовой, отвергает опасную для общества диктатуру закона, являющуюся фиговым листком нового самодержавия, и делает государство правовым.

Глава 21. Нравственный выбор:

справедливость или милосердие?

Макс Вебер как-то заметил, что если поскрести любую самую рациональную теорию, то на самом ее дне обнаружится какая-то совершенно иррациональная идея, которую мы принимаем на веру и которая скрепляет собою все то, что кажется нам абсолютно рациональным и логичным.

Точно так же в основе любой политической программы в конечном счете лежит тот или иной нравственный императив, за который мы голосуем не умом, а сердцем. Это голосование сердцем оказывается важнее голосования разумом, и логические ошибки в большинстве случаев поправимы, а ошибки нравственные обычно фатальны.

Общепризнано, что базовым нравственным императивом для политики является справедливость. Общество болезненно реагирует на любое нарушение баланса справедливости и, если стрелка маятника слишком отклоняется, восстанавливает этот баланс с помощью революции. Если спросить человека, в чем суть справедливости, очень мало кто сможет ответить на этот вопрос. Но если спросить человека, считает ли он, что Россия управляется сегодня «по справедливости», то подавляющее большинство людей, включая многих сторонников режима, ответят однозначно — нет.

В этом, собственно, и заключена главная проблема режима. На нравственном уровне он отторгается большинством тех, кто за него привычно политически «топит». Момент восстановления справедливости можно оттягивать, но его нельзя избежать. Рано или поздно этот тайный рычаг политики сработает и перевернет очередную страницу истории.

Казалось бы, нет ничего проще, чем вернуть в политику мораль: надо просто восстановить справедливость. Но при ближайшем рассмотрении со справедливостью все оказывается не так просто, как кажется.

Во-первых, справедливость у каждого своя, и очень трудно найти общий знаменатель «одной на всех справедливости». А во-вторых, что еще важнее, цена восстановления баланса справедливости зачастую оказывается непомерной. Нельзя забывать, что большевистская революция произошла именно на гребне волны поисков русским народом справедливости и декларировала как цель именно строительство самого справедливого в мире общества. Однако обернулось все это еще большей несправедливостью, растянувшейся на долгие десятилетия.

Выходит, что поиски справедливости сами должны быть чем-то сбалансированы. Нужен баланс для баланса, чтобы не превращать историю в песочные часы, время от времени переворачиваемые революцией вверх дном. Каждый раз, вознамерившись «весь мир насилья разрушить до основанья, а затем построить наш, новый мир», мы, как в упомянутом анекдоте, собираем «автомат Калашникова», из которого вновь и вновь уничтожаем и российское гражданское общество, и ростки правового государства.

Чтобы это не повторялось, стихийные поиски справедливости надо вводить в рамки. Эту рамку, на мой взгляд, можно создать только одним способом — положившись на еще более глубокий и более универсальный нравственный принцип, чем справедливость.

Для меня таким принципом является милосердие.

Милосердие — это способность сопереживать и прощать, это справедливость второго порядка. Если справедливостью мы меряем политику и право, то милосердием мы меряем саму справедливость — не даем ей обернутся своей противоположностью.

Ирония истории состоит в том, что все обещания построить более справедливый мир обычно заканчиваются строительством справедливого концлагеря. Справедливость для одних очень быстро диалектически перерождается в жестокую несправедливость для других. Восстановление справедливости оказывается каждый раз дорогостоящим проектом, за который расплачиваются и ее искатели, и следующие поколения.

Если мы не хотим повторить ту же историю, то надо признать, что голая справедливость и голая правда выглядят не так очаровательно, как наши на них надежды. Только опираясь на милосердие, мы имеем шанс превратить наши умные решения в мудрые. Это не просто слова, как может показаться, а попытка предложить другую точку отсчета для осмысления и решения важнейших практических вопросов нашего политического бытия.

Какие прямые и непосредственные последствия может иметь для дискуссии о будущем России то, что во главу угла мы поставим справедливость, проверенную милосердием? Их достаточно много.

Во-первых, исчезнет четкая граница между «мы» и «они». Мы — святые, они — исчадие ада. Поняв не только себя, но и других, провести такую границу невозможно.

Мы все, пусть и в разной степени, несем ответственность за то, что случилось «с Родиной и с нами». Одни — из-за соучастия, другие — из-за неучастия. Нет абсолютно во всем правых и абсолютно во всем виноватых. В вопросе ответственности между бенефициарами режима и жертвами режима нет «китайской стены».

С точки зрения революционной справедливости есть два лагеря — страдали мы, теперь страдайте вы. С точки зрения милосердия есть одно общество, одна нация, один народ. Да, он болен, он страдает от падения морали и культурной деградации. Но в той или иной степени это касается всех. Мало кто может сегодня предложить себя в качестве безгрешного метателя камней.

Во-вторых, и это следует из первого, прежде чем требовать изменений от других, надо быть готовыми меняться самим. В каждом из нас есть частичка яда, который надо из себя выдавливать.

Если энергия общества будет сосредоточена исключительно на поиске и наказании «виновных», но при этом все мы останемся прежними, то ничего хорошего из такой борьбы за справедливость не выйдет. Только если мы сами будем меняться в сторону большей честности по отношению к самим себе и большей терпимости по отношению к непохожим на нас, то у нас есть шанс не впасть в какую-нибудь очередную социальную крайность и не заменить одних сатрапов и хапуг на других.

В-третьих, развивая мысль в том же направлении, исторический опыт подсказывает, что простить, оказывается, иногда дешевле, чем покарать. Естественное и справедливое желание мести, если дать ему полную волю, превращается во всепожирающий огонь, уничтожающий не только того, кому мстят, но и того, кто мстит. Месть, в том числе социальная и политическая, не может и не должна становиться доминирующей общественной идеей, всепоглощающей общественной страстью, иначе не избежать беды. Обличая и бичуя режим (а это необходимое условие очищения), мы все-таки должны помнить, что прощение важнее наказания и что каждый имеет право на покаяние. Через озлобление и месть нового общества не построишь.

В-четвертых, надо различать «первых учеников» и тех, кто «жил как все». Их вклад неодинаков, и судьба должна быть разной. За четверть века сложилась развращающая, аморальная матрица социального поведения, в которой добро и зло, черное и белое