собрались, все вокруг было праздничным. Закончив богослужение, священники, дьяконы и служки вышли из нее, неся перед собой святые образа, за ними следовала толпа женщин и детей. Вместо торжественности, какая обычно бывает в таких случаях в других местах России, на их лицах отражалось характерное для казаков искреннее и заразительное веселье. Женщины нарядились в яркие праздничные платья и корсажи, надеваемые только по большому случаю. Хотя эта одежда напоминала куртки наших жокеев, она соответствовала предстоящему зрелищу.

Подали две повозки – мою и войскового атамана. Толпа расступалась и приветствовала нас. Мы прибыли к месту сбора. Палатки были уже убраны, а телеги со снаряжением и провизией в сопровождении детворы отправились к следующему населенному пункту[284], куда рыбаки прибудут к вечеру и будут там продавать пойманную за день рыбу, готовить икру, солить улов и выпускать оставшуюся его часть в садки, устроенные у реки, чинить сети и лодки, и если предоставится возможность, то отдыхать.

Когда появился войсковой атаман, служитель Бога перекрестил реку и прочитал проповедь. Его речь была наивной и простой, как будто предназначалась для детей, но зато она была понятна казакам. Священник стоял на берегу, рядом с ним, окруженный святыми образами, находился войсковой атаман. Среди казаков много староверов, поэтому к проповедям попов они равнодушны: истово веря в Бога, они полагают, что с ним можно общаться и без посредников. Тем временем православные просили Всевышнего даровать им удачу. Их поддержали несколько раскольников, считающих, что даже чужая краткая молитва не помешает.

После окончания моления все казаки, причем даже те, которые в нем не участвовали, окружили атамана. Он поприветствовал их, пожелал успешной рыбалки и спросил, есть ли какие жалобы. Несколько стариков, выбранных казаками в качестве представителей, вышли вперед, отдали атаману честь и перечислили свои просьбы. Атаман дал им соответствующие ответы, а затем приказал готовиться к началу плавни.

Вслед за тем я вместе с офицерами и батюшкой направился в атаманскую палатку, где был накрыт стол, обильно заставленный закусками, самогоном и рябиновой настойкой. Священник произнес тост за здоровье войскового атамана, который лишь пригубил спиртное, и чокнулся с присутствующими. Пропустив первый стакан, он налил еще пару и подошел ко мне, но атаман предупредил его:

– Отец Михаил! Наш француз не пьет самогона, а предпочитает только вино.

– О, матушка, Пресвятая Богородица! Да как такое можно?! – оторопело выпучил глаза служитель Бога.

Однако он быстро пришел в себя и залпом выпил содержимое сначала одного стакана, затем еще раз изумленно взглянул на меня и, видимо, решив, что добро не должно пропадать, разом опустошил второй.

– Нельзя пренебрегать дарами Создателя! – воскликнул он.

– Ну раз Вы, отец Михаил, пьете за двоих, считайте, что половину этого составляет моя доля, – успокоил его я.

Все покатились со смеху: очевидно, они подумали о том же.

– Вы меня обижаете, – недовольно буркнул поп, – я не пью за других!

– Ну не сердитесь, отец Михаил, – примирительно произнес я, протягивая ему руку, – не сердитесь. Поскольку дары Божьи воистину не следует отвергать, я прошу Вас пить за меня до конца Вашей жизни.

– Не надо мне повторять это по несколько раз, – обрадовался он, – я согласен, согласен!

– А ты, Мишка[285], помнишь, что тебе сказал епископ? – укоризненно изрек ему один из офицеров, видимо, знавший священника с детства.

– И что же?

– Уже забыл? Так я тебе напомню. Он сказал: «Сын мой, знайте, что употреблять можно, но нельзя злоупотреблять!»

Будары

– Дружище, тут ты не прав! – воскликнул отец Михаил. – Мы с французом уже обо всем договорились. Когда я предстану перед Всевышним и мне придется отвечать за свое пьянство, я объясню, что половину из выпитого мною принадлежит мусье Павлу!

Эх, святой отец, святой отец! Сколько же тебе, должно быть, пришлось в тот день выпить за нас двоих! И я даже не решаюсь предположить, сколько своих грехов ты припишешь мне на Страшном суде…

Атаман внезапно прервал нашу беседу и попросил следовать за ним. Мы вышли на крутой правый берег Урала. Его высота в этом месте была всего пять-шесть метров. В метрах тридцати от берега рядами лежали длинные будары, числом около трех тысяч. Рядом с каждой неподвижно, словно на военном параде, стояли по два казака[286]. Противоположный берег был песчаным, плоским и пустынным, с редкими зелеными кустиками. До самого горизонта тянулась однообразная и бескрайняя степь, а перед нами нес свои воды резвый и безмолвный Урал.

Внезапно атаман резко поднял руку, и тотчас же прогремел пушечный выстрел[287]. Казаки схватили свои лодки и поволокли их к реке. Расталкивая друг друга – до воды нужно добраться побыстрее, – они бросали их в Урал и незамедлительно же начинали грести. Несколько лодок сразу опрокинулось, но их владельцам никто не помогал, чтобы не упустить рыбу. Через некоторое время казаки-неудачники смогли придать своим лодкам нормальное положение и вычерпать из них воду. Зрители громко хохотали над этими недотепами.

Почти все будары были черного цвета, и лишь одна – зеленого. Узкая и грациозная, она быстро шла вниз по течению, легко обходя остальных, пока из-за неудачного маневра не опрокинулась, и оба ее владельца долго плавали вокруг нее, безнадежно пытаясь перевернуть свое суденышко.

В это время войсковой атаман попрощался со мной и отбыл обратно в Уральск. Я вскочил в коляску и, сопровождаемый несколькими офицерами, во весь опор помчался в поселок Лебяжий[288], расположенный в нескольких километрах южнее. Мне хотелось прибыть туда заранее, чтобы полюбоваться идущими по реке бударами. Сделать это было легко: мой путь шел по прямой, тогда как рыбакам предстояло преодолеть многочисленные излучины Урала между Каленовским и Лебяжьим поселками. Толпа нарядно одетых женщин спешила к берегу. В ней я приметил несколько ядреных и пышущих здоровьем соблазнительных девушек довольно крепкого телосложения, которые без умолку болтали и хохотали. Столь же шумели и замужние женщины, рядом скакала, бегала, играла и боролась ребятня, а старики вспоминали о плавнях былых времен. Не имея возможности рыбачить, они ругали то, как это делают их внуки. Река все еще была безмолвна, и вверху по ее течению между золотистой песчаной отмелью киргизского берега и серебристыми березами, растущими на казачьей стороне, в водах отражались солнечные блики.

Казаки-раскольники

Вдруг на горизонте показалась какая-то черная полоса. То были рыбацкие лодки, над которыми развевались синие и красные рубахи казаков. Сигнал начать ловлю еще не прозвучал, но казаки гребли изо всех сил,