В чем-то их разногласия напоминали мне содержание басни Эзопа «Стрекоза и муравьи».

Билл Беннетт, как муравьи из этой басни, был человеком серьезным и трудолюбивым. Покойный доктор Лайонелл Беннетт, до самой смерти считавшийся одним из пяти ведущих экспертов в области патологии мозга – пяти специалистов, признанных в современном, вернее, цивилизованном мире, – приходился ему отцом. Я провожу различие между современным и цивилизованным миром, поскольку лично сталкивался с доказательствами существования знатоков в этой сфере в обществах, которые принято называть нецивилизованными. И у меня есть причины полагать, что подобные мудрецы были в нашем мире и в древние времена, более того, они обладали бо́льшими знаниями, чем представители современности – хоть так называемого цивилизованного общества, хоть нецивилизованного. Как бы там ни было, доктор Лайонелл Беннетт был одним из немногих экспертов в своей области, которые интересовались научными исследованиями больше, чем собственным банковским счетом. Он прославился, но не разбогател. Биллу, его сыну, недавно исполнилось тридцать пять лет – он был моим ровесником. Я знал, что Лайонелл оказывал на Билла значительное влияние, и в некотором отношении, особенно в вопросах исследований бессознательного, сын превзошел отца, поскольку отличался большей гибкостью ума и непредвзятостью взглядов. Год назад Билл написал мне, что его отец умер. После этого Билл решил продолжать свои исследования с доктором Остином Лоуэллом, заняв место его ассистента, доктора Дэвида Брейля, который скончался после того, как в частной клинике при доме доктора Лоуэлла на него упала люстра.

А вот Дик Ральстон мог бы являться прототипом стрекозы в басне Эзопа. Он был наследником столь обширного состояния, что даже годы Великой депрессии не лишили его богатства: в пасти мирового кризиса сгинула лишь малая часть его золота. Он стал воплощенным стереотипом сына богача – в хорошем смысле этого слова – и не видел ни смысла, ни чести, ни радости в труде. Беспечный, умный, щедрый – и праздный представитель высшего класса.

Я объединял заключенные в них противоположности, служа тем мостиком, на котором они могли встретиться. Я получил медицинское образование, но смог отказаться от практики благодаря унаследованному состоянию. Денег у меня было достаточно, чтобы потакать любым своим причудам – а для меня такой причудой стали исследования в области этнологии. Особенно меня интересовали феномены, которые мои собратья-медики, да и ученые в целом, именовали суевериями: ритуальные колдовские практики, ведовство, вуду и тому подобное. Я подходил к своим исследованиям столь же серьезно, как Билл к своим. И он это знал. Дик же, в свою очередь, объяснял мою тягу к странствиям наследственностью – один из моих предков был пиратом родом из Бретани. Отплыв из порта Сен-Мало во Франции, он прибыл в Новый Свет и нажил дурную славу своими злодеяниями. Из-за этих злодеяний он и закончил свою жизнь на виселице. Наследственностью же Дик объяснял и мой интерес к ритуальной магии – двух моих предков сожгли за ведовство во Франции. Итак, для него во мне не было ничего непонятного. А вот сфера интересов Билла казалась ему непостижимой.

Вспоминая своих друзей, я мрачно думал о том, что, пусть я и отсутствовал в стране целых три года, этого времени не хватило бы, чтобы позабыть меня. Но в какой-то момент мне удалось отринуть меланхолию. Смешно, право же. В конце концов, они могли и не получить моих писем. Или у них были какие-то неотложные дела. Или же и Билл, и Дик решили, что меня встретит другой.

На прикроватном столике я заметил вчерашнюю газету, и мой взгляд упал на заголовок. Мне стало не до смеха.

Пробежав глазами подзаголовки, я начал читать статью:

Около трех часов ночи?! Я почувствовал, как у меня мурашки побежали по коже. Учитывая разницу во времени, именно тогда-то я и проснулся прошлой ночью от странного приступа меланхолии.