Из трубки доносятся чудесные грустные звуки губной гармошки. Я сразу узнаю мелодию из “Питера Пэна”, которую, кстати, очень люблю. Эван играет печально и чисто, и я невольно задумываюсь о том, найду ли когда-нибудь место, где рождаются мечты и останавливается время, где юность вечна, а заветные желания всегда исполняются?

Через два дня на моей стороне кровати появляется небольшая коробка. Она наспех завернута в оставшуюся после Рождества подарочную бумагу и скреплена наклейками с нашим адресом (подарок от Американского кардиологического общества). Обычно детский стиль Майкла меня умиляет, но сегодня, в середине апреля, при виде листьев и ягод остролиста мне хочется спустить презент в унитаз.

Я вожу пальцем по мятому красному банту. Майкл тихо входит в комнату.

– Ага! – Он хлопает в ладоши. – Нашла!

– Как видишь. Это мне?

– Кому же еще, дурочка? – Он подходит сзади, обнимает меня за талию и утыкается носом в шею. – Прости, Джулс. Я балбес. Простишь?

Я, в отличие от Фрэнки, равнодушна к бриллиантам, однако ловлю себя на мысли, что если уж это способ извиниться, то с Майкла причитается по-настоящему дорогой подарок. Быстро разворачиваю коробочку, снимаю крышку, откидываю белую папиросную бумагу.

– А-а. Рубашка.

Хлопок с синтетикой, вырез лодочкой, тускло-синяя, как мелки для рисования на асфальте из магазинов “Все по доллару”, с вышитой на груди желтой рыбкой. Я поднимаю ее и встряхиваю – в надежде, что из рукава выпадет маленькая бархатистая коробочка.

– Нравится? – Майкл упирает язык в щеку и улыбается, чуть не подпрыгивая.

Я не капризная. Ненавижу капризных.

– Симпатичная, – с трудом выдавливаю я.

– Ты ведь помнишь? – Майкл склоняет голову набок. – Рыбная рубашка? Округ Дор, сувенирный магазин? Рядом с блинной? Ну же, Джулс. Вспоминай! Рыба-китч?

– О чем ты?

Я многое помню об отпуске в округе Дор. Майкл рано укладывал детей спать, чтобы мы могли заняться любовью, посыпал мне медовой пудрой грудь и бедра. Мы вдвоем лежали в пенной горячей ванне, и он невероятно чувственно мыл мне голову. Но “рыбная рубашка”?

Майкл прикладывает ее к своей груди и пританцовывает:

– Помнишь? Рыба-китч?

Я смотрю, как мой муж танцует с уродливой рубашкой в руках и несет чушь, и мне в вены словно впрыскивают битое стекло.

– Ладно. – На лбу Майкла выступает испарина. Он вздыхает, признавая поражение. Сюрприз не удался. – Помогу. Последнее лето в округе Дор. Сувенирный магазин возле блинной. Ты там рассматривала эту кофточку. Я туда позвонил, и ее прислали “федэксом”. – Он трясет рубашкой: – Та самая. Джейку понравилась рыбка. Ты сказала: рыба-китч, я слышал. Тебе она понравилась. – Затем, в полном отчаянии: – Ведь понравилась?

– Не очень.

– Нет? – Он обреченно опускает голову. – Милая, прости. Я совсем дурак. – Майкл обнимает меня, но его объятия сейчас – как свинцовый фартук, в котором делают рентген. – Прошу тебя, Джули, не обижайся, я все исправлю.

Что может исправить человек, вечно отказывающийся даже от самых ничтожных удовольствий? Впрочем, слово “самоотречение” к нему больше неприменимо. Рок-группа изменила моего мужа; он не жалеет средств на свое увлечение. У него новые солнечные очки, черная вращающаяся полка под компакт-диски, дорогие колонки. Гостевая комната в подвале стала музыкальной. Моего ангелочка в золоченой рамке сменил плакат с “Братьями Оллмен”. Старый и, казалось, давно забытый проигрыватель красуется на антикварном комоде бабушки Майкла в окружении сложенных стопками пластинок с классикой рока. Я предлагала помочь ему перекрасить эту комнату, но он сказал, что все и так хорошо, отмахнулся, как от назойливой мухи, и мне пришлось проглотить обиду.

– Не переживай, – говорю я, высвобождаясь из объятий. – Рубашка вполне сносная. Мне как раз нужно было… что-то подобное.

– Ты это из вежливости.

– Да. Так и есть. – Пользуясь тем, что он готов на все, лишь бы поднять мне настроение, я спрашиваю: – Как там Эдит?

– Эдит?

– Да, Эдит. Берри. Твоя помощница. Девушка, которая с вами поет.

– Нормально, – отвечает Майкл. – С каждым выступлением все лучше. У нее действительно потрясающий голос.

“И потрясающее тело”, – хочется добавить мне.

– Она… с кем-нибудь встречается?

– Вроде бы нет. По-моему, из-за работы и группы у нее и времени не остается.

“Иными словами, ты – единственный мужчина в ее жизни, – думаю я. – День и ночь все Майк да Майк”.

– Я видела ее в книжном. Она сказала, что вы – мальчики – позвали ее в группу.

– Да. Уже довольно давно. Я ведь вроде бы… говорил?

– Нет. (Выскажись наконец, Джули.) Знаешь, Майкл, мы с тобой это уже проходили. И повторения мне не хочется.

Он сразу понимает, о чем я.

– Его и не будет, Джули. Я люблю тебя больше жизни.

Рыба-китч летит на верхнюю полку шкафа, перевешивается через край и падает на пол в неестественной позе, словно женщина, покончившая с собой, прыгнув с крыши. Я подбираю самоубийцу, сую между парой зимних сапог и пухлым пакетом одежды для беременных.

Вы когда-нибудь расковыривали десны зубочисткой до крови? Потому что это хоть и больно, но невозможно остановиться?

– Почему ты не сказал, что Эдит теперь член группы? – Не могу не спросить.

– Почему-то я думал, ты знаешь.

Я продолжаю ковырять:

– Откуда, если ты мне не говорил?

– Ты бы знала, если б чаще приходила меня слушать.

– К твоему сведению, Майкл, на моем пути есть маленькое препятствие. Точнее, три – Кейтлин, Люси и Джейк. Помнишь таких?

– Джули, прошу тебя, я не хочу ссориться. Мне нужно уйти.

– Отлично! – Я бросаю коробку на пол. – Привет Эдит Берри!

Дождавшись, пока закроется дверь гаража, я подхожу к шкафу, кидаю рыбную рубашку на пол, а потом пихаю в мусорную корзину.

Через полчаса Майкл возвращается с букетом перламутрово-розовых роз, не из супермаркета, холодных и жестких, а настоящих, с живым, насыщенным ароматом. Это из “Луизы”, старого цветочного магазина в центре. Майкл дарил мне такие букеты на рождение каждого ребенка. Он кладет розы на тумбочку у кровати и падает на колени.

– Я тебя обожаю, Джулия Флэнеган. – Он просовывает руку под одеяло, берет меня за руку и прижимается лицом к моей шее. Я чувствую его слезы. – Ты, главное, меня не бросай. Я тебя так люблю. Очень. Я без тебя пропаду.

По настоянию Майкла мы идем в “Примо”, чтобы запоздало отметить мой день рождения. Муж развлекает меня изо всех сил, но я могу думать только об Эване. О том, как джинсы обтягивают его бедра, о мускулах на руках, складках век, чуть выступающих передних зубах, уголках губ с постоянным намеком на улыбку.