– Да ну!

Странно, но ему сделалось обидно от ее слов. Надо же, даже заместительница знала о его покойной жене что-то такое, чего не знал он и что сейчас пытался раскопать. Эта засушенная тренировками баба что-то знала про его Лильку, а он нет. Твою мать, а!..

– Я вам не верю, – решил подначить он ее. – Мы жили с ней счастливо. И она любила только меня.

– Нет.

Стешина покачала головой и снова полезла за сигаретой. И как это ей удавалось сочетать свои тренировки с такой обвальной тягой к никотину, непонятно.

– Нет, – опять проговорила она, затягиваясь. – Она не вас любила. Она любила совершенно другого человека. И очень страдала от этой любви.

– А почему это? – ему давно уже свело рот от желания выматериться, но он улыбнулся ей коротко и сухо. – Почему она страдала?

– Тот человек был не свободен! Все. Больше я вам ничего не скажу, Дмитрий.

И ушла, неумело виляя мальчишеской задницей.

А он остался, пытаясь стереть с души громадный плевок, который только что запустила в его сторону судьба устами Стешиной.

Что?! Что она только что брякнула?! Что Лилька всю свою жизнь страдала от неразделенной любви к человеку, который был несвободен?!

Кажется, так… Кажется, так он и думал, пытаясь отыскать среди гостей кого-то, кто хотел избавиться от его жены. И когда в столе он наткнулся на фотографию, которая все моментально расставила по своим местам, то почти не удивился. Он ведь так и думал.

Каныгина ждала его в холле. Она нарочно замешкалась возле огромного зеркала, будто бы подправляя макияж. Но он-то понял, выходя из лифта, что она его ждет. Застучала каблучками, торопясь, чтобы вместе с ним на улицу выйти, чтобы успеть заговорить и чтобы он предложил ее подвезти. Все в соответствии с законами жанра.

Только сейчас Кагорову вдруг стало не до чего. И расхотелось тащить к себе домой кого-либо и утехам плотским предаваться на кровати, где им пренебрегали все эти годы. Он-то обвинял жену в холодности, а оно вон как…

Он всю совместную с ней жизнь считал ее фригидной, а она, оказывается, все это время страдала от неразделенной любви. Она ложилась с ним спать, потом просыпалась под его испепеляющим ненавидящим взглядом каждое утро, старательно ему улыбалась, а за этой улыбкой…

За ней скрывались дикие страдания? Так, что ли?!

«Вот это номер! Вот это высший пилотаж, Лилечка! Ты достойна восхищения, – сказал бы он! – Достойна восхищения твоя выдержка, – добавил бы еще. – Равных нет тебе по притворству и умению солгать».

А он-то!..

Придурок тупоголовый, вот он кто! Ухитряется управлять такой империей, стратег всегда и во всем, безжалостный каратель, когда того требуют обстоятельства, и… рогоносец. Причем все наверняка это знали, а он нет!

– Ой, как холодно! Надо же, снова мороз! – глупым голосом пропищала где-то сбоку от него Каныгина.

Да, деточка, да. Зима на улице. Второй месяц уж как зима. Ты же не могла думать, выходя на улицу, что там соловьи вдруг запели! Нет, до майского ливня еще ой как далеко.

– Вы на машине? – усилила она захват, когда он оставил ее писк без внимания.

– Да. – Кагоров открыл водительскую дверь микроавтобуса.

– Не подбросите? – совершенно обнаглела девица. – Холодно очень, а у меня сапоги на тонкой подошве.

– Мне в другую сторону, – буркнул он неприветливо.

– Ой, какой вы… – она обнажила зубы заученно и профессионально, сдула со щеки черную прядку, выбившуюся из-под берета. – Вы же не знаете, в какую мне!

– Я знаю, что нам не по пути. Вопросы есть? – он сел и повернул ключ в замке зажигания.

Настырная Каныгина не уходила. Как бы под колеса не бросилась, с нее станется. Потом объясняйся с властями, что не маньяк, уничтожающий красивых женщин, а всего лишь жертва, на которую началась охота.

– У меня к вам вопросов больше нет, Дмитрий, – она улыбнулась с холодком в глазах. – У вас могут быть ко мне.

– Да ну! У меня к вам вопросы? – он начал тихонько катить машину назад, Каныгина шлепала рядом с открытым водительским окошком, положив ладонь на дверную ручку. – Извините, не знаю вашего имени…

– Натали.

– Очень приятно. Так вот, Натали, все, что мне нужно было знать, я уже знаю. И вопросов у меня больше никаких нет. Все понятно?

– Понятно, – она закусила губу в досаде, отпустила ручку автомобиля, вздохнула и пробормотала напоследок, перед тем как он вдавил педаль газа: – Ну что же… Если вопросы все-таки появятся, приезжайте, звоните. Вот моя визитка…

Он сморщился, ну что за прилипчивая особа. Хотя, может, так и надо пробивать себе дорогу в жизни. Именно так вот: хватаясь за дверь автомобиля, ломать ногти, зубы, набивать себе шишки, сорить вокруг себя визитными карточками.

А вдруг повезет? А вдруг когда-нибудь скучающему магнату попадется на глаза этот тисненый клочок картона, он вспомнит и позвонит?

Визитка Каныгиной спланировала куда-то ему под ноги. Он даже не соизволил ее поднять.

– Всего доброго, – промямлила она, заметив, что он не проявил никакого интереса к ее визитной карточке.

– Всего доброго.

Он нажал кнопку стеклоподьемника, и стекло медленно поплыло вверх. Последнее, что он услышал, как Каныгина снова с заискивающими нотками в голосе произнесла:

– Если вдруг вам понадобится информация о вашей жене, позвоните. Думаю, я смогу пролить свет на некоторые события.

Да пошла она со своим вкрадчивым враньем! Что угодно скажет, лишь бы к нему в штаны залезть. Такие, как она, точно не станут страдать от неразделенной любви. Такие и про любовь-то знают лишь понаслышке. А вот Лилька его…

Та знала. И страдала, пронеся свое неразделенное чувство через всю свою недолгую жизнь. Черт, а ведь это даже достойно уважения. При всей своей к ней неприязни не признать, что это – поступок, Кагоров не мог.

Но одно дело, когда твои страдания живут только в тебе. Они то медленно угасают, то вспыхивают с новой силой и не причиняют вреда никому, кроме тебя. И совсем другое, когда это приносит страдания другим людям и толкает их на преступление!

Ведь какой силы должна быть ненависть того, кто подсыпал ей яд! Как остро, глубоко и сильно должен был этот человек чувствовать и страдать от этой ее гребаной неразделенной любви.

Да и ревновать еще. Ревность – страшная штука. Это он теперь по себе знает. Ведь что-то похожее точит его изнутри второй час. Точит, точит, отказываться не станет. И не сколько Лильку он к мужику тому ревнует, сколько к жизни ее тайной, оставшейся для него за семью печатями.

Сука! Сука малохольная! Скольким людям жизнь попортила! Ему вот, к примеру, и тому, кто яд ей всыпал. Правильнее не тому, а той, конечно. Интересно, а она мучается сейчас, отправив его жену на тот свет? Или облегчение дикое испытала? Надо бы спросить. А он и спросит! Прямо сейчас поедет и спросит ее об этом. И пускай только попробует отпереться, он тогда…