она была более осторожна, а тут не справилась, прокололась. «Слава богу, всё закончилось», — прочитал он на её лице.

— Открой глаза, — вкрадчиво проговорил Антон, удовлетворенно отмечая, как она снова напряглась, вытаращилась на него со смесью ужаса и покорности. — Я же просил тебя, чтобы твои глаза были всё время открыты. Неужели, так сложно это запомнить?

Её ужас усилился. Она уже понимала, что за этим последует, дёрнулась, прикусила губу, прошелестела «извините» — смешно, но она всё ещё называла его на «вы», и это ему нравилось. Молодец, знает своё место.

Он помедлил, оттягивая неизбежное, лениво размышляя, как наказать её на этот раз. Потом поднял руку, замахиваясь, отметил, как она невольно чуть отвернула голову, ожидая удара по лицу, и тут же другой рукой быстро с силой сжал её грудь, выкрутил, словно пытаясь отделить её от остального тела. Девчонка вскрикнула, и Антон почувствовал, как по его лицу расплывается широкая улыбка.

— Всё, свободна, — сказал он, отстраняясь от неё, легко поднялся с постели, накинул на плечи халат, небрежно брошенный тут же на спинку стула. Краем глаза отметил, как Леночка нерешительно замерла.

— Можешь идти, — подбодрил он её, и только когда она попыталась встать и потянулась к разбросанной одежде, вскользь добавил. — Или… — и едва сдержал улыбку, когда она снова застыла, боясь пошевелиться.

Иногда Антону казалось, что именно вот эта вот неспешная игра в «кошки-мышки», когда он то отпускает жертву, позволяя ей почти поверить с своё скорое освобождение, то снова останавливает, наблюдая за ужасом и разочарованием, доставляет ему больше удовольствия, чем непосредственно сам процесс. И да, именно власть и давала такое чувство. Власть над этой молоденькой дурочкой. Власть над подчинёнными, которые тоже Антона побаивались и ловили каждое слово. Власть над женой и сыном, хотя это уже забавляло гораздо меньше, чем раньше.

Говорят, что аппетит приходит во время еды. Вот к нему он так и приходил, постепенно.

Когда-то он был просто Антошей, тихим, незаменимым для определённого круга лиц, которые снисходительно похлопывали его по плечу, небрежно сбрасывая подачки. Подачками Антоша никогда не брезговал, подбирал, улыбался, примечая всё и нащупывая те места, на которые при удобном случае можно надавить, чтобы тихонько вскарабкаться чуть выше. И он карабкался и однажды из Антоши превратился в Антона, а дальше, понемногу подбирая под себя всё больше и больше власти и возможностей — в Антона Сергеевича. Это был естественный процесс его жизни и развития, но каждый раз, забираясь на очередную вершину, он чувствовал, что хочет ещё. Дальше. Выше. Больше.

Напуганная горничная Рябининых, подобострастные подчинённые на работе, забитая дура-жена — это мелко, пошло. И уже неинтересно. Такой образ жизни начал жать Антону Сергеевичу Кравцу, как жмёт узкий в плечах пиджак.

То, что Антон делал сейчас, мало отличалось от его круга обязанностей при Литвинове. Ну разве что тем, что при Литвинове он состоял официально, а при новом Хозяине (Кравец звал его про себя Хозяином) ему отводили роль в тени, что до определённого момента времени Антона устраивало, но только до определённого. Сейчас он считал, что время выйти из тени пришло. Но Хозяин медлил. Кормил его завтраками. Облажавшийся по всем статьям Юра Рябинин сидел в Совете, прочно примостив свою широкую задницу в мягкое кресло — корни уже, наверно, пустил, не оторвать, а он, Антон, который по сути всё дело и спас, прозябал на задворках, находя утешение в унижении горничных, и, похоже, никто никуда его двигать дальше не собирался. Никаких подвижек в его карьере не намечалось, и в Совете, куда метил Антон, по-прежнему сидел недоумок Богданов, невесть как занявший место Литвинова. Осознавать сей факт было неприятно, но это было полбеды. По-настоящему Антона тревожило другое.

Кравец задницей чувствовал, что его кинут. Если только кинут, а не больше… Его и так готовили на роль овечки на заклание — убийство Савельева ведь требовалось на кого-то повесить, — но Антон в рубашке родился, не иначе, и сначала судьба великодушно подсунула ему Вадика Полынина, а потом ещё и сделала так, чтобы Савельев не остался лежать и остывать на платформе, а свалился вниз, и потому числился сейчас без вести пропавшим. Что тоже играло на руку Кравцу. Не убит же — пропал без вести, значит, и собак за его смерть пока вешать ни на кого не надо. И у него, Антона, есть ещё месяц, чтобы подумать.

Антон подошёл к столику, налил себе в стакан воды, медленно с удовольствием выпил. Дел на сегодня у него больше не было, он собирался отпустить эту дурёху, вернуться домой, поужинать и запереться в своём кабинете. И ещё раз не спеша и внимательно разложить все свои карты, покрутить что к чему.

Увы, козырей было немного, да и были ли они козырями — вот в чём вопрос. Антон пока не до конца понимал. Маленькая пластиковая фотокарточка дочери Савельева, найденная им на нижней платформе Северной станции, и невнятная информация от ныне покойного Вадика Полынина — о секретной АЭС где-то в недрах Башни, о которой судя по всему сейчас кроме Руфимова и горстки людей никто не знает. И Хозяин не знает. И это правильно. А он, Антон, пока помолчит. Попридержит эту информацию. До лучших времён…

Антон покосился на застывшую в напряжённой позе обнажённую девушку. Хороша девка, очень хороша. И не просто хороша, но и полезна. Свой человек в доме Рябинина — это уже неплохо, такое всегда может пригодиться. Всё-таки крупно ему повезло тогда, когда она налетела на него в коридоре, и этот шанс Антон не пропустил, использовал. Одного везения мало — важно ещё и уцепиться, раскрутить до конца, выжать всё из слепого случая. Тут он хорошо сработал. Хорошо бы не слажать и в остальном. Хорошо бы…

— Встань! — проговорил он. От пришедшей в голову идеи по телу пробежала лёгкая судорога и внизу живота потеплело, напряглось. — Подойди ко мне…

Лена покорно приблизилась. Антон отставил стакан, с удовольствием оглядел ладную девичью фигурку, находящуюся сейчас полностью, целиком в его власти…

И тут в дверь постучали.

Антон выругался. Эта небольшая квартирка на триста сорок восьмом уровне, которую он использовал для разрядок с такими вот Леночками и ещё иногда для встреч с теми, связь с кем требовалось скрывать