– Я пойду к себе, – поднялся Сергей.

– Нет-нет, сиди, – твердо остановил его я. Мы играем теперь одну игру, и у нас не может быть чистеньких и грязненьких, в нашем стаде негоже делиться на овнов и козлищ.

Сафонов крякнул недовольно, покосился на Сергея. Он понимал, что если я задаю ему интимные вопросы в присутствии Сереги, то делаю это не по рассеянности или недомыслию, а в этом есть мой умысел босса, это – команда. А может быть, знак ему о новой системе взаимоотношений. Пусть знает…

– Я встречался с Гришиным, – сказал Сафонов, прокашлявшись и безотчетно отворачиваясь от Сереги.

– Это кто такой? – удивился я.

– Авторитет крупнейшей славянской группировки в России.

– А-а, да-да, знаю. Чего он хочет?

– У него к вам просьба.

– Какая? – насторожился я, мне не нравится, когда у блатных нарывают вопросы в моем организме.

– Вы в курсе, что они так или иначе прикрывают ряд наших интересов в азиатской нефти и в металлургии на юге России, – глядя в стол, сказал Сафонов.

Ох ты, Господи, не нравится моему генерал-полицмейстеру разговаривать с блатными авторитетами! Да, я в курсе, что бандиты помогают мне поддерживать порядок в местах полного беспредела властей. И это не радует меня. И не огорчает. Я отношусь к этому идиотизму как к данности. Объективная реальность нашей страны – как наш тяжелый климат, где десять месяцев зима, а остальное – лето.

– В курсе, – сухо сказал я.

– Он просит о встречном одолжении.

– Что именно?

– Вы знаете, что такое «грев»?

– Материальная поддержка зеков, – кивнул я.

Сафонов пояснил:

– Он просит, чтобы через наши связи было разрешено передать братве на зону 2 миллиона пачек сигарет и 2 миллиона банок тушенки…

Прикидывая варианты, я некоторое время раздумывал, а потом сказал вроде нейтрально, как бы безадресно:

– Вообще-то обстановка на зоне тяжелая, на воле-то людям жрать нечего. А там от туберкулеза и бескормицы дохнут как мухи…

Моя полицейская псарня сосредоточенно молчала, возлагая на меня всю тяготу решения. Я спросил Сафонова:

– Кто, предполагается, оплачивает эту поставку?

– Гришин – человек слова, чтит воровской закон и считает для себя долгом «греть» зону. Они готовы оплатить сами, – ответил Кузьмич.

– Нет, так не пойдет, – твердо отсек я. – Мы решим по-другому…

– Как? – пристально посмотрел на меня Сафонов.

– Ты встретишься с Гришиным и скажешь, что мы обеспечим эту поставку, но денег не возьмем. И после этого мы с ним квиты – дела закончены. В остатке – добрые воспоминания, а с их стороны – гарантии помощи в случае наезда беспредельщины. И больше никаких делов…

– Как мы это можем сделать? – не понял Сафонов.

– Это не проблема, – тряхнул я головой. – Если ты договоришься на этих условиях, я создам целевой благотворительный фонд. Допустим, «Зеки – граждане России», ну, знаешь, весь этот гуманитарный, популистский бред. Мол, и они имеют право на человеческое существование. Наш взнос в этот фонд и составит необходимую сумму. Я надеюсь, что братва не позволит разворовать этот фонд в лагерях. Надо будет сделать так, чтобы кто-то из Думы, из почтенных наших депутатов, подконтрольных братве, хорошо бы какой-нибудь либерал, правозащитник, вошел в этот благотворительный фонд и проследил, чтобы не украли деньги. Впрочем, мы внесем в фонд не деньги, а продукты – это нам обойдется дешевле. А ты через МВД найдешь пути обеспечить поставку продуктов.

Сафонов тяжело вздохнул и осторожно заметил:

– Места заключения забрали из МВД, это теперь епархия Минюста…

– Ай-яй-яй, беда какая! Вместо старой вохры английских проповедников пригласили? – спросил я. – Те же самые сидят, те же охраняют. Ты для них и в министерстве юстиции – как был замминистра, так и остался прежним командиром…

– Так-то оно так, – замотал головой Сафонов. – Только есть…

– Перестань, Кузьмич, не выдумывай лишних проблем, – перебил я. – Если государство не хочет кормить полицию, оно обрекает народ кормить бандитов.

Сафонов иронически посмотрел на меня:

– Наверное, правильно. Но когда братва накушается, то она возьмется управлять державой.

– Может быть, Кузьмич, очень даже может быть, – махнул я на него рукой. – Но мы уже пожилые мальчики. Надо смотреть правде в глаза. А правда в том, что в стране идет война. Огромная криминальная война. У нас только в охранные подразделения рекрутировано более миллиона человек – это примерно как во всех войсках НАТО.

Сергей подал голос:

– Беда в том, что их трудно различить – кто из этих натовцев охраняет, а кто грабит и убивает…

– Сережа, война – это одна из форм бизнеса, – начал я объяснять ему. – И выигрывает в войне не патриотический дух, а количество денег, которые воюющие стороны могут вложить в сражение. Могу сообщить тебе, видному борцу с международным криминалом, что сегодня активы русского уголовного капитала превышают 50 миллиардов долларов. Это вдвое больше, чем нужно нашей стране для полной экономической стабилизации. Поэтому платить за борьбу с братвой держава не будет – денег нет! Так что не валяйте дурака и не выделывайтесь, как девочки-институтки. Короче, разговор закончен. К концу недели, Кузьмич, доложи мне о результатах. Думаю, я сделал им предложение, которое они не смогут отклонить.

Серебровский кому-то вкладывал в мозг по мобильному телефону, а я праздно глазел в окошко – сантиметровой толщины синеватый броневой лист. Когда кортеж сворачивал с Тверской на Садовую, я обратил внимание, что конвойные джипы при любых маневрах умудряются держать минимальную дистанцию с нашим «мерседесом» – мы двигались не как три отдельных тяжелых и скоростных машины, а как сцепка, вроде венгерских автобусов-гармошек.

На поворотах водитель и сидящий рядом охранник Миша совершенно синхронно, будто соединенные шарниром, поворачивали свои круглые головы направо, потом налево, прямо – они жили как единый организм.

Негромко, чтобы не мешать Сашке, я сказал водителю:

– Ездите хорошо – загляденье…

Он усмехнулся, пожал плечами:

– Нормально… Я тринадцать лет прослужил в «девятке».

Охранник Миша, подумав, видимо, что я не пойму, объяснил:

– В охране правительства – Янаева, вице-президента возил. Смешной был мужик…

Зачем-то – какое мне дело? – я спросил:

– А стреляешь как?

Водила, ни на миг не отрываясь взглядом от дороги, каким-то боковым зрением посмотрел на меня, будто оценивал, стою ли я ответа, подумал и с явным удовольствием сказал: