чтобы вложить деньги в развертывание системы здравоохранения, власти повсюду проводили разовые мероприятия, не дававшие долгосрочного эффекта. Вместо того чтобы, опираясь на возможности общественного сектора, укреплять службы социальной помощи, создавать новые рабочие места для гибкой замены заболевающих или нуждающихся в домашней изоляции сотрудников, они предпочитали закрывать бизнесы, лишая людей средств к существованию. Препятствием для принятия рациональных решений были не отсутствие компетентности или информированности, а интересы правящего класса и приближенных к власти элит (олигархических в России, финансовых на Западе). Перераспределение средств проводилось в первую очередь в пользу сильнейших групп интересов и в ущерб более слабым (но более многочисленным). Итогом оказалось повсеместное отчуждение между государством и массами народа в тот самый момент, когда они теоретически в наибольшей степени должны были бы нуждаться друг в друге.

По ходу событий массы неминуемо втягивались в политику, но по-прежнему не готовы были ни сформулировать свои требования, ни организоваться в новую политическую силу, ни даже найти слова, позволяющие им адекватно выразить собственные потребности и надежды.

Для социальных низов происходящее создало острую потребность в «восстановлении справедливости». Этот запрос, принимавший разные формы, от оправдания обществом массовых бунтов и погромов в Соединенных Штатах, до «конвоя свободы» в Канаде, Новой Зеландии и Австралии и внезапного роста осознанной потребности в демократии в России, Белоруссии и Казахстане, оказался повсеместным проявлением общего принципа, сформулированного Лениным: «низы не хотят».

КОНСПИРОЛОГИЯ

В условиях, когда марксистская мысль, как и традиция либерального рационализма, была в значительной мере дискредитированы их собственными носителями, протест против политики верхов то и дело выражал себя в принципиально неадекватной форме на языке конспирологии.

Борьба с коронавирусом, сопровождавшаяся масштабным ростом «полицейщины», способствовала распространению всевозможных теорий заговора. Поскольку в самых разных странах правительства, не сговариваясь, вводили одинаковые запреты и меры по контролю за населением, возникало ощущение, что кто-то это централизованно координирует, а вирус был специально придуман, дабы создать «цифровой концлагерь», установить «новый тоталитаризм» и запугать простых людей.

Илья Яблоков, написавший развернутое исследование о конспирологических теориях, используемых российской элитой, констатирует, что подобные взгляды получили наибольшее распространение в двух столь разных странах, как Соединенные Штаты Америки и Россия, однако не предлагает ответа на вопрос, почему все сложилось именно так. Между тем связь далеко не случайна[263]. И в той и в другой стране массовая политическая культура в XXI веке сложилась под воздействием антикоммунизма. Правда, исторические условия для торжества антикоммунизма были в двух случаях не просто разными, но и прямо противоположными: в США речь шла о защите американского образа жизни от внешней угрозы, в России — о преодолении советского прошлого. Тем не менее последствия этих идеологических процессов оказались на удивление схожими.

Распространенность конспирологических интерпретаций политических и даже хозяйственных событий, а главное — готовность людей всерьез их воспринимать свидетельствуют о слабости или об упадке социального знания в обществе. Разумеется, в реальной политике есть и заговоры, и закулисные интриги и тайные организации. Но они «ответственны» лишь за ничтожную часть происходящих процессов, а главное — их эффективность и успешность ограничены объективным соотношением сил в обществе, существующими институтами и социально-экономическими условиями. Парадоксальным образом именно однотипность реакции элит на внешние вызовы свидетельствует о стихийности происходящего процесса: централизованное управление должно было оказаться гораздо более вариативным либо столкнулось бы с серьезной проблемой трансляции единого сигнала в самых разных средах и бюрократических системах. Напротив, интуитивно единообразная реакция элит самых разных, часто враждующих стран свидетельствовала о своего рода успехе глобализации: правящие группы во всем мире стали если и не однородными, то однотипными. И руководствовались одними и теми же политическими инстинктами.

Разумеется, заговоры существуют, равно как существуют и всевозможные тайные службы и секретные агентства. Однако задачи и действие заговора всегда локальны. Заговор может быть направлен на смещение и даже убийство какого-то чиновника, на похищение человека или слив информации, на подготовку военной или политической провокации. Так достигаются локальные и конкретные цели, всегда очень ограниченные и одномоментные. Напротив, конспирологическое мышление совершенно не интересуется реальными политическими и криминальными заговорами, это для него слишком мелко и неинтересно. Оно предполагает, что с помощью «тайной власти» организуются и управляются как раз наиболее масштабные и долгосрочные процессы общественного развития, направляется эволюция политических и экономических систем, причем именно политическая воля (непременно — злая воля), а не логика рынка, бюрократии или каких-то культурных институтов определяет ход событий. Там, где социологический анализ видит общественное явление или структуру, конспиролог непременно видит какого-то человека или группу лиц, сознательно направляющих процесс ради достижения некой порочной цели, рациональное объяснение которой сводится в лучшем случае к желанию захватить тотальную власть над миром или неизвестно зачем кого-то (нас) погубить.

И в самом деле, если посмотреть со стороны на многие стихийные процессы, не пытаясь анализировать их механику, они выглядят удивительно согласованными, порождая иллюзию тотальной управляемости. На самом же деле такой уровень согласованности достигается именно тем, что процессы срабатывают автоматически. Не нужен единый центр управления пожаром, чтобы все живые существа начали спасаться от огня. Не нужно контролировать рынок для того, чтобы покупатели начали искать более дешевые товары, и т. д. Стихийные факторы обеспечивают если не согласованность, то, по крайней мере, одновременность и однотипность поведения многих людей в большей мере, чем любое управление. Другой вопрос, что далеко не все процессы могут происходить стихийно, а главное — конструктивная и созидательная деятельность требует как раз сознательного управления, а также согласования целей и интересов (что, кстати, невозможно сделать тайком при выполнении масштабных задач). Именно потому люди, искренне верящие в тайную власть, всеобщий контроль, заговор мировой закулисы и т. д. редко способны поверить в возможности демократии, а тем более — в социалистическое планирование, построенное на основе участия народа в принятии решений.

Рост конспирологических настроений, происходивший параллельно в самых разных обществах, отражал также и общий упадок гуманитарного знания, произошедший из-за рыночных реформ в сфере образования и коммерциализации науки, когда исследования перешли на проектное финансирование вместо институционального. В итоге даже наличие достаточного или избыточного знания по отдельным проблемам никак не компенсировало слабого понимания комплексных социально-экономических структур и взаимосвязи между различными процессами в обществе. В известном смысле распространение теорий заговора стало закономерным результатом идеологического триумфа неолиберализма: марксизм и другие школы критической мысли были политически маргинализированы, а их влияние на массовое сознание свелось к минимуму.

Идеологическим основанием популярности конспирологических теорий является массовая уверенность (характерная как для верхов, так и для низов общества) в том, что обычные граждане, рядовые люди, простые трудящиеся и даже чиновники или представители