Лямзин несколько минут тупо смотрел перед собой, пытаясь избавиться от неприятного осадка на душе, но не получалось. Что-то тяготило его во всей этой истории, заставляло чувствовать себя гадко. Вроде бы он рядом с самой разгадкой. Будто валяется она под ногами на земле, а он, вместо того чтобы наклониться и поднять, наступил каблуком. Эдуард так ушел в свои мысли, что, когда в дверь постучали, вздрогнул.

– К вам можно? – На пороге стояла темноволосая красивая женщина и вопросительно смотрела на Лямзина. – Вы меня вызывали на сегодня.

– Вы кто?

– Я Агриппина, соседка Катерины Каранзиной.

– Ах… да, да, да, – забормотал Лямзин, – как же я забыл. Проходите, садитесь, у меня к вам несколько вопросов. Скажите, вы с Катериной хорошо были знакомы?

– Не так чтоб очень. На уровне «здрасте – до свиданья». Господи, господи, – вдруг запричитала женщина, и глаза ее увлажнились, – такая жуткая смерть. Перерезать горло от уха до уха – это ж сколько ненависти нужно иметь!

– А кто сказал о том, что Катерине перерезали горло? – опешил Лямзин.

– Так соседка из восемнадцатой квартиры. Говорит, сама видела красную полосу.

– Вашей соседке сослепу так показалось. Каранзину задушили леской, после чего на шее остается красная борозда. Давно в том доме живете?

– Я вообще в нем сейчас не живу, прихожу только иногда посмотреть, все ли в порядке. То, что я повестку в почтовом ящике увидала, просто счастливая случайность. Иногда неделями некогда заглянуть.

Посетительница улыбнулась, и лицо ее словно просветлело. Строгая красота смягчилась, лицо стало милым и таким трогательно-беззащитным, что Лямзин невольно залюбовался и усилием воли вернул себя в русло беседы.

– Значит, живете по другому адресу. С кем?

– С дочерью.

– А муж?

– Мужа нет, мы развелись.

– У меня устаревшие сведения, – пробормотал Лямзин, черкая что-то в блокноте. – А вот скажите, Катерина Каранзина была мирным человеком? Часто ли она ссорилась с кем-нибудь?

– Да вроде бы нет… – задумавшись, протянула Агриппина. – Во всяком случае, я никогда не бывала подобному свидетелем. Вот только недавно…

– Да? – насторожился Лямзин.

– Из ее квартиры я слышала громкие голоса, похоже, она ссорилась с кем-то. Не уверена, но мне показалось, что второй голос, мужской, был ее бывшего мужа, Антона. Это важно?

– Да, – вяло согласился Лямзин, – хотя, пожалуй, уже бесполезно.

– Почему?

– Антон Каранзин погиб, и узнать у него, что он делил с Катериной и по какой причине ссорился, мы теперь не сможем.

– Какой ужас! – Женщина прижала руки к лицу и всхлипнула. – Кому же они так дорогу перешли, что их обоих убили?

– Почему думаете, что Антона убили?

– А разве нет? – шепотом спросила Агриппина, и глаза ее расширились от ужаса.

– Не фантазируйте. Антон сам повесился, есть заключение судмедэксперта. Насчет Катерины – все может быть, но мне важны не фантазии, а факты. Может быть, вам известно что-нибудь о проблемах Каранзиной?

– Я последние годы не общалась с ней. К тому же ее, я слышала, два года не было в России. Катерина, конечно, была очень амбициозным человеком, и хотя карьеры особой не сделала, Антону очень доставалось от нее, вечно она над ним насмехалась и упрекала в непрактичности. Антон терпел, и даже на развод она сама подала. Он мягкий очень, вряд ли бы решился развестись, так бы и терпел всю жизнь.

– А вы знали, что Антон сильно пьет?

Агриппина задумалась, а потом медленно покачала головой.

– Он раньше не пил. А я, как замуж вышла, уехала из того дома. Квартиру некоторое время сдавала, а потом, когда начались трения с супругом, жильцов перестала пускать: боялась, что в любой момент самой жить негде станет. Но случилось так, что муж сам ушел, а квартиру, в которой мы с ним жили, на дочь отписал. Мы и сейчас там живем. А эта, в Алтышниковом переулке, стоит пустая – ремонтировать надо, да у меня все руки не доходят.

– Так вы говорите, слышали недавно звуки ссоры из квартиры Каранзиной. Что-нибудь еще можете рассказать об этом? – свернул к прежнему разговору Лямзин.

– Нет, ничего. Может, кто-то из соседей слышал?

– Может, – легко согласился Лямзин. – Только я лишь от вас узнал, что у Каранзиной была ссора в доме. Остальные даже не в курсе, что она вернулась.

– Врут, – уверенно кивнула Агриппина, – уж если мне известно, что Катерина в Москве, то те, кто в доме постоянно живет, и подавно должны были знать.

– Ну, почему сразу врут? Может, просто внимания не обратили. Кстати, а вы до вашего переезда на другую квартиру тесно с Катериной общались?

– По-соседски, не больше, – покачала головой Агриппина. – Каранзина не слишком приветливой была, все время с таким видом ходила, будто она королева, а все остальные – чернь. Не обидно, но противно и смешно было.

– Спасибо, у меня пока все. Вас вызовут, если ваши показания еще понадобятся.

Выйдя на улицу, Никита вздохнул полной грудью и блаженно улыбнулся. Будто полжизни в заточении провел, таким все вокруг кажется новым и необыкновенным.

«Сейчас поскорее домой, к Эльзе», – мелькнула шальная мысль. И тут же заныло в груди: нет там Эльзы!

Нужно поскорее вернуть свой старый телефон, вдруг она звонит и не может дозвониться ему? Никита торопливо зашагал по улице, глядя себе под ноги и машинально обходя идущих навстречу людей.

– Держи! Держи его! – раздался крик. Мимо Лаврова пронесся мальчишка, прижимающий что-то, судорожно зажатое в кулаке, к груди, двое других неслись следом за ним, как борзые.

– Не отдам, мое! – завопил первый, когда его настиг один из догонявших.

Детей тут же окружили женщины, и мальчишки наперебой начали доказывать каждый свою правоту.

К ним уже со всех ног торопилась старушка, судя по всему, бабушка убегавшего мальчика. Никита посторонился, пропуская ее, – и натолкнулся взглядом на старика. Тот был одет так же, как и тогда, во время дождя, и сначала смотрел пристально, даже с состраданием, но едва понял, что Никита узнал его, повернулся и пошел прочь.

– Постой! – крикнул Лавров и бросился за ним следом. – Подожди!

Старик ускорил шаг, почти перейдя на бег, и свернул под арку, в проход между домами. Никита тоже побежал. Добрался до нужного поворота в два прыжка, свернул во двор и удивился: никого. Только кружащаяся карусель, словно с нее только что соскочил на ходу ребенок, да раскачивающиеся качели.

Никита присел на скамейку и задумчиво уставился на воробьишку, терпеливо терзавшего арбузную корку. И вдруг явственно расслышал скрип подвальной двери, а затем неторопливые шаркающие шаги. Никита замер, прислушиваясь, затем сорвался с места и побежал к спуску вниз.