жаль, что все так, Эд. ― Я не знала, что еще сказать. Вздохнула, прикусила губу.

― Не надо. Хотя бы ты не вздыхай надо мной, Ника. Не представляешь, как это утомительно ― каждую минуту помнить, что ты для своих близких ― источник слез и переживаний, а не радости и смеха.

― Больше не буду! ― тут же поклялась я.

Кто бы мог подумать, что ко всем прочим бедам, моего хозяина тяготит еще и это?

Эдуард горько усмехнулся. Прислонился затылком к подголовнику и закрыл глаза. Стиснул кулаки на коленях. Я не выдержала: положила ладонь на его напряженные пальцы. Мы ехали по пустому шоссе, передачи коробка-автомат переключала сама, так что я могла себе это позволить. Скворцов мою руку не оттолкнул, но и глаза не открыл. Правда, через пару минут разжал кулаки и легонечко пожал мою руку.

Мы так и ехали в молчании до самого дома. Но эта доверительная уютная тишина между нами значила намного больше, чем самые громкие слова.

26. Эдуард. Затишье перед бурей

Говорят, человеку, который долгое время был один, нужно много времени, чтобы научиться сосуществовать с кем-то еще. Я жил один почти пятнадцать лет. Даже своих временных подруг и любовниц у себя не селил, предпочитал встречаться с ними вне дома. По всему выходило, что появление женщины в моей квартире должно было превратиться в серьезное испытание для моих нервов.

Первая бурная неделя вполне оправдывала эти нерадостные ожидания. Но субботняя поездка к морю странным образом сблизила нас с Вероникой. Ее присутствие не напрягало меня. Отсутствие ― заставляло нервничать.

Особенно остро я ощутил это в воскресенье, когда Ника отправилась за покупками в гипермаркет и пропала на добрых четыре часа. Я сломал голову, гадая, отчего она там застряла. Несколько раз порывался позвонить, спросить, все ли с ней в порядке. И только когда щелкнул дверной замок, и Найджел с радостным лаем бросился встречать пропажу, я выдохнул с облегчением.

Начиная с понедельника жизнь покатилась по давно наезженной колее: завтрак, работа, ужин, прогулка с Никой и Найджелом. Два раза, во вторник и в пятницу, мы втроем побывали в школе поводырей на занятиях. Три раза за ту же неделю к нам на ужин заезжал Тимофей. Он продолжал заигрывать с моей помощницей, нахваливать кулинарные таланты Ники и баловать ее небольшими подарками: один раз привез блокнот, другой ― новый чехол для смартфона, третий ― брелок для ключей. Ника подношения принимала без особого восторга. Похоже, просто не находила повода отказаться.

Меня поведение Тима тоже не радовало, но запрещать брату ухаживать за Вероникой я не мог. Не имел права. Раз уж сам я от мысли о женитьбе отказался, то не должен вести себя как собака на сене и мешать двум взрослым людям строить отношения. Я повторял себе это раз за разом. Твердил, как мантру, и все же на душе было тяжело и горько при мысли, что, возможно, однажды Вероника сдастся, ответит на ухаживания Тимофея и оставит работу у меня ради семейного счастья с моим братом.

Наконец, вторая неделя испытательного срока, который я сам установил для Вероники, закончилась. Наступила суббота. Время подводить итоги и решать, будет ли Ника работать на меня и дальше, и на каких условиях. Некоторые соображения на этот счет у меня, разумеется, были. Оставалось узнать, что думает о них Вероника.

С этими мыслями я проснулся в то утро. С ними отправился выгуливать Найджела. Когда вернулся ― Вероника, как и ожидал, уже хлопотала над завтраком. Вдруг представил себе, что завтра ничего этого уже не будет ― ни тихих шагов, ни запахов кофе и поджаренных тостов, ни ее голоса ― грудного, мягкого:

― Доброго утра, Эд. Садись завтракать.

В груди стало тесно и больно. Захотелось вцепиться в руки Вероники, уже знакомые, тонкие, но сильные, и просить, требовать, чтобы она не смела уходить, чтобы оставалась у меня, со мной, без всяких условий. Чтобы согласилась разделить мою жизнь, стать ее частью ― навсегда.

«Стой, Эд! ― приказал я себе. ― Такое чувство, что ты собрался замуж ее звать, а не предлагать новый договор найма!»

― Завтрак? Да, спасибо. Что ты сегодня приготовила? Чем побалуешь? ― я заставил себя спокойно, без суматохи сесть за стол.

― Пшеничная каша, салат из свежей зелени с яйцом, фетой и оливками, тосты с сыром… ― начала перечислять Ника.

― Понял. Накладывай всего по чуть-чуть, ― приказал поспешно.

Говорить хотелось совсем о другом, но я взялся за вилку, через силу затолкнул в себя немного каши и салата. А потом, когда Ника поставила передо мной чай и тосты с сыром и моим любимым абрикосовым джемом, все же не выдержал.

― Ты помнишь, какой сегодня день, Ника?

― Суббота?

― А это значит ― что?

― Что у тебя ― выходной? ― голос моей помощницы звучал слишком ровно и бесстрастно.

Не понимаю: она нарочно? Или старается скрыть свои переживания, как я пытаюсь скрыть свои? Вот только у нее есть передо мной преимущество: она видит мое лицо, а мне остается только догадываться, что выражает сейчас ее взгляд и куда он направлен.

Я отложил тост обратно на тарелку. Запрокинул голову, пытаясь боковым зрением разглядеть глаза Ники, ее брови и губы. И я даже увидел их ― но, как всегда, смазано и нечетко, будто в запотевшем зеркале.

― Две недели, ― проговорил четко и заметил, как вздрогнула сидящая напротив тонкая женская фигура.

Значит, все-таки Ника тоже взволнована, но старается этого не показывать. От того, что нервничаю не только я, стало немного легче.

― Да, помню. ― Голос Вероники дрогнул. Она тоже отодвинула от себя тосты и чашку с кофе. ― Сегодня ― последний день испытательного срока. Ты что-то решил насчет меня, Эдуард?

― Я надеялся, что решать будем вместе. Ты и я.

― Хорошо, давай вместе. Слушаю. ― Ника судорожно втянула в себя воздух и затаила дыхание.

Дальше ходить вокруг да около было невозможно. Давай, Скворцов! Сказал «а» ― говори и «б». Я собрался с силами и бросился с головой в омут:

― Я не готов оставить тебя на должности домработницы, Вероника.

Произнеся эти слова, я запнулся, набираясь решимости озвучить другое предложение, но Ника вдруг начала медленно подниматься из-за стола.

― Ты куда? ― я едва успел прижать ее ладонь к столу своей ладонью.

― Собирать вещи? ― почему-то вопросительно