они носились вокруг меня, шлепая по пене прибоя, шумя и играя. Я бы с удовольствием принял участие в этой возне, но пришлось оставаться в роли родителя, присматривающего за расшалившимися детишками.

Наконец, Ника устала бегать, вернулась ко мне, задыхаясь и смеясь:

― Давно так не веселилась! Но устала. В отличие от Найджела.

― Этот парень неутомим! ― подтвердил ее слова. ― Он и три часа так бегал бы и не запыхался.

― Уф! А у меня ноги немного замерзли, так что предлагаю вернуться.

― Идем.

Я снова позволил Веронике вести себя. Настроение, как ни странно, было хорошим. Радость Ники, как я и надеялся, оказалась заразительной: мне тоже стало весело и легко на душе, и я наслаждался этим забытым чувством.

24. Вероника. У самого синего моря

Восторг овладел мной сразу же, как только перед глазами предстала бесконечная водная гладь. Море обладало какой-то мистической силой. Оно манило, звало, нашептывало, обещало и немножко пугало. Оно требовало остаться тет-а-тет и поговорить по душам. Некоторое время я сопротивлялась этому зову. Обустраивала место для отдыха, играла с Найджелом и беспечно болтала с Эдуардом.

Потом устроила Эда на коврике под навесом, сбегала к джипу, принесла пару пледов. Один подсунула Скворцову под голову, другим накрыла его от пяток до подмышек. Эд улыбнулся признательно, а потом неожиданно задремал. Точнее даже, не задремал, а уснул ― глубоко, спокойно. Я поняла это по ровному тихому сопению. Найджел прижался к боку Эда и тоже закрыл глаза.

Мне не лежалось и не спалось. Зов моря стал еще громче и настойчивее. Я сдалась: пошла к самой кромке прибоя и устроилась там, где волны, набегая, почти касались носков моих кроссовок. Наконец-то мы остались наедине ― я и море. Теперь мы могли поговорить по душам.

Я сидела, обняв подтянутые к груди колени, вслушивалась в прибой, растворялась в мерном движении волн, пока не погрузилась в какое-то странное состояние полусна. В этом странном состоянии вся моя предыдущая жизнь вдруг предстала передо мной, как долина, на которую смотришь с высоты.

Я представила, как в эту долину приходит цунами, обрушивается, затапливает ее горько-соленой водой ― и отступает, унося с собой обломки, осколки, обрывки разрушенных розовых замков, которые я имела неосторожность построить на песке. И когда вода ушла и унесла с собой все наносное, неважное и непрочное ― обнажилось то немногое, что по-настоящему имело значение.

А значение для меня имело лишь одно: оставаться человеком. В любое время, в любом месте, при любых обстоятельствах. Я знала, что это невероятно трудно, а потому попросила у моря: ты большое, ты бесконечно сильное ― так поделись со мной своей силой! И море влилось в меня ― через глаза, через легкие, через поры. Я сидела, наполнялась его мощью, впитывала его глубину, и сама становилась глубже.

Если существует нирвана, то в эти минуты я была близка к ней как никогда!

А потом раздался возбужденный тревожный лай Найджела. Я вздрогнула и очнулась. Вывалилась из блаженного катарсиса. Обернулась, чтобы посмотреть, что происходит, и обнаружила Скворцова сидящим на земле где-то на половине пути от навеса к джипу.

Эд локтем левой руки заслонял лицо от солнечного света, который к полудню стал почти по-летнему ярким. Правой рукой он ощупывал гальку вокруг себя.

― Найджел, очки! ― требовал он от лабрадора. ― Ищи Нику! Машина!

Пес бестолково суетился рядом, размахивал хвостом и всем своим видом показывал, что рад бы помочь, но не понимает, чего от него хотят. Пожалуй, я тоже растерялась бы, если бы мне давали столько разных указаний одновременно.

Попыталась встать, чтобы подойти к Скворцову и выяснить, что происходит, и обнаружила, что отсидела ногу. Она налилась жаром, болью и категорически отказывалась слушаться. Идиотская ситуация!

― Эд, не надо меня искать. Я здесь, у берега, ― крикнула негромко.

Скворцов услышал, но, кажется, не поверил своим ушам. Развернулся в мою сторону, опустил локоть, пытаясь что-нибудь разглядеть, тут же снова зажмурил веки.

― Ника? ― переспросил настороженно.

― Да тут я, тут!

― Тогда подойди, пожалуйста. ― Эд явно не понимал, отчего я не спешу на помощь. А я недоумевала, куда и зачем он собрался, пока я медитировала на волны.

― Сейчас, погоди пару минут. ― Я старательно растирала онемевшую икру, стянутую судорожным спазмом, и тянула на себя носок. ― У меня ногу свело. А ты куда направлялся-то?

Говорить приходилось громко, чтобы перекрыть шум прибоя.

― Тебя искать.

― Мог бы просто позвать.

― Я звал. Несколько раз. Ты не откликнулась. ― В голосе Скворцова прозвучали упрек и недоумение. ― Я взял Найджела и пошел тебя искать. Почему ты не отзывалась?!

Вот и как объяснить, что я так глубоко задумалась, что просто не слышала? Со мной такое вообще впервые случилось! И если я сама почти не верила в то, что со мной произошло, то поверит ли в это Эд?

Нога еще болела, но уже слушалась. Я встала и, прихрамывая, побрела к Скворцову. Продолжать перекрикиваться через добрую половину пляжа было глупо и неудобно.

― Ника, не молчи! ― потребовал Скворцов.

― Вообще-то я пытаюсь добраться до тебя, но нога пока плохо слушается.

Эдуард судорожно втянул в себя воздух и медленно выдохнул. Впился пальцами в гальку, стиснул зубы.

― Я жду, ― проговорил после паузы. ― Там где-то мои очки. Я снова их потерял, как тогда, в школе поводырей. Постарайся не наступить.

― Вот кстати. Почему Найджела до сих пор не научили находить и приносить такую важную для тебя вещь? ― задалась я вопросом.

― Тренер работает с Найджелом всего один месяц по специальной программе. Эту команду парень пока не освоил. Рано.

― Искать домработницу его тем более не учили… ― подытожила я.

Очки лежали метрах в трех от того места, где сидел Скворцов. На этот раз им не повезло: падения на камни одно из стекол не пережило.

― Очки разбились. У тебя есть запасные? ― оповестила Эдуарда, подбирая испорченную вещь.

― Да, в машине, но в них стекла обычные, без затемнения. ― Скворцов, похоже, немного пришел в себя и успокоился. Голос его звучал намного ровнее, чем за пару минут до этого. ― От яркого света они меня не спасут. Я уже хапнул лишнего освещения и сейчас вообще ничего не вижу.

― Понятно.

Теперь мне и правда было понятно, отчего Эд так распсиховался. Мало того,