— О семье позаботься! — говорит чуть слышно князь, после исполняет ложный удар, будто промахиваясь по мне.

Будто? Да он специально это делает, а после, неестественно перекручиваясь, Ростислав, бормоча молитву, становится ко мне боком. А шелома на его голове и нет! Шея князя оголена.

Организм делает впрыск адреналина, на секунду, нет, на пять секунд я перестаю что-либо чувствовать, кроме желания жить и кроме стремления убить своего врага. Эти желания связаны между собой стальной нитью.

Делаю укол рапирой и она насквозь пронзает шею Ростислава, а потом бью князя саблей в голову. В иной раз такой удар раскроил бы череп, но не сейчас, сил у меня не хватает даже на адреналине, хотя струйка крови со лба противника потекла.

Приходит откат, и я падаю на сырую землю.

Дождь почувствовал я только сейчас, когда капли забарабанили по металлу доспеха, а лицо, обращенное к небу, моментально очистилось от пота.

«Вот и умылся», — подумал я, не шевелясь.

Время стало тягучим. Я, как тот Болконский в «Войне и мире», лежал раненный, а, скорее, больной и уставший, и смотрел. Герой Толстого, что? Дуб рассматривал? А я смотрел на черную тучу. Выбора просто не было, перед глазами туча, а отвернуть глаза уже не в силах.

Может, это и не туча вовсе, а капли дождя на моих глазах не вода? Что, если это душа моя? Она уже почернела, так как, где бы я не появился, там всегда смерть. А капли, что нескончаемым потоком заливали мое тело, проникая через броню, — это слезы. Душа плачет, а источаемой влагой хочет достучаться до меня, дать понять, что грешен, что не прав.

Я ведь убил не только Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, вот сейчас и Ростислава Юрьевича. Много, очень много смертей принесло мое появление. А чего я больше принес, блага или зла?

Так, если я грешен и не прав, то почему Господь меня спасает? Господь же отводит от меня прямую опасность. Тот шаг, в сторону во время поединка, будто и не я сделал, а меч князя ударил именно в то место, где я и стоял мгновением раньше. Что это, если не Божий промысел? Или все же я слишком религиозен стал? Так, время такое, здесь любой атеист проверит в Бога, ибо без веры зачахнуть можно.

Ливень усиливался и уже было невозможно открыть глаза, полные влаги, то ли слез, то ли воды. Мне бы и вовсе отвернуться, но… Нет сил и нет мотивации. Я победил, я живой, может, даже с приставкой «полу», но точно не умер. А вот Ростислав… Он лежит рядом со мной, и я не слышу ни его дыхания, ни каких иных звуков, свидетельствующих об активности тела.

— Князь, ты живой? — спросил я, с трудом шевеля губами.

А в ответ тишина. Он не пережил нашего боя…

И тут меня осенило… Князь подставился, откровенно показал свою шею и голову для удара. И неправильно было бы шутить над мотивами, которые двигали Ростислава к, по сути, завуалированному самоубийству. Ну, типа «что за жизнь с подрезанным „хозяйством“? Лучше и не жить без ласки женской».

Ростислав первоначально так задумал, использовал меня! Вот, сука! Он хотел свести счеты с жизнью, но, известно, как церковь и общественность относятся к суициду. Священники таких слабаков даже не отпевают, а родственники, порой, и не поминают. Вот для того, чтобы снять с себя грех, он и устроил фарс.

Ну, так вышел бы не в доспехах братского производства, а в ветхой и ржавой кольчуге. Я бы быстрее и убил. Так, нет же, устроил «показательный» бой, который потому и вышел нелепым, будто новики неопытные сражались. Мне бы постельный режим, а не бой. Слишком много приходилось думать, как сохранить крохи энергии…

Ну, да ладно, Бог ему судья. Я обещал, что позабочусь о семье Ростислава, сделаю это. Если только родственники князя адекватными окажутся.

— Уйди, пристрелю! Нынче же самострел разряжу! Дай подойти до князя! — услышал я.

— Сперва я проверю жив ли и и заберу воеводу! — спорил Боброк.

Это был он, да не один. Я, лежа на земле, отчетливо ощущал топот людей, все больше отрядов, уже и конных, устремились сюда к месту поединка. Это еще что⁈ Сражение удумали? И почему так долго не приходили. Сколько я лежу? Сколько передумал? Или время все же замедлилось?

— Что происходит? Доложить! — я хотел прокричать, но простонал от бессилия.

— Воевода живой! — заорал Боброк, его слова были подхвачены и понеслись быстрее ветра в стороны.

Уже и вдали мне слышны были радостные возгласы.

— Все уходи тысяцкий, не отдадим тебе тело князя! Погребение Ростислава будет во Владимире, в соборе. Так решил сын погибшего. Он в своей правде, — сказал Боброк.

Меня схватили под руки и ноги и понесли к телеге. Я уже мог крутить головой и взгляд был не настолько туманным, чтобы не видеть происходящее. Ростислава грузили на другую телегу, и князь был мертв. Огромная лужа крови образовалась рядом с ним. Пусть даже часть алой жидкости — это дождь, все равно Ростислав, если бы не умер от последнего удара, то это случилось бы очень скоро от потери крови.

Вокруг собирались воины и уже слышались команды. Порой, я узнавал голоса своих сотников.

— Труби отход. Никакого больше боя! — приказал я.

Почему до сих пор я еще в сознании, не понимаю, но вот сейчас, приняв, что все закончилось и я победил, резко клонило в сон…

И снилась мне рыба. Много рыбы. Я весь из себя такой рыбак, важный, будто царь всех рыбаков. А чуть вдали женские голоса. Маша? Евдокия? А эта рыжая курва Элианора что тут делает?

Силуэты скрывались за туманом, а меня возвращало к реальности.

— Выдюжит? Али как? — сквозь сон слышал я.

— Третий день спит, просыпаясь в бреду. Но до сих пор Господь не прибрал, бережет, видать, для чего-то, — отвечал мой лекарь Никодим.

А вот второй голос… Изяслав Мстиславович пожаловал. Собственной его великокняжеской персоной! Но, как? Три для прошло? А еще, что я в бреду мог наговорить? Бреда боялся больше всего. Это же можно объявлять бесом, если я об интернете, да автоматах с телефонами расскажу.

— По здорову ли, князь великий? — спросил я.

На удивление, но произношение слов не вызывало никакого дискомфорта. И голос звучал обычно.

— Очнулся,