Я вошла в дом без страха, привлеченная белыми завитушками карнизов и цветными витражными окнами. Но внутри меня встретила мерзость запустения. Ползучие растения и сорные травы почти полностью скрывали стекло и белые металлические детали ведущей наверх лестницы. Следы воды на стенах свидетельствовали о наводнениях, захлестывавших дом. Дверные ручки были вырваны. Царивший в комнатах разгром указывал, что в усадьбе побывали воры, а в углах было полно осиных гнезд. Мебели почти не осталось, а пол был засыпан бумагами – записями по теории аддитивного цвета, заметками о том, как удерживать сферу в воздухе, а также чертежами и набросками каких-то металлических сооружений, каркасов и опор.

В одной из комнат я набрела на остатки библиотеки. Остановившись перед белой, гладко оштукатуренной стеной, я долго рассматривала сохранившиеся на полках книги. Одна из них была заставлена томами на французском. Именно там я впервые в жизни увидела книги знаменитого издательства «Галлимар»[47] в переплетах цвета старой кости и с двойными тиснеными линиями по краю корешка. Они показались мне очень элегантными и красивыми, их так и хотелось взять в руки. На других полках я нашла много учебников по искусству. Многие страницы из них были выдраны, но на оставшихся я прочла имена, которые тогда были мне не знакомы. Звучали они непривычно и, должно быть, поэтому глубоко врезались в мою память: Джозеф Альберс, Жан Арп, Колдер, Дюшан, Якобсен, Тэнгли[48]… Портреты мастеров сопровождал довольно длинный текст. Приведенные тут же репродукции их творений выглядели странно, но мне они почему-то казались знакомыми.

Только потом я поняла, где я их видела. В Каракасе и улицы, и вагоны метро, и даже уличные переходы-«зебры» были выдержаны в том же или в очень похожем стиле. Прошло, однако, еще много лет, прежде чем я поняла, что гармония, сверкнувшая мне в заброшенной усадьбе на окраине приморского городка, некогда осеняла всю страну. Это было обещание или намек, что когда-нибудь и мы преодолеем варварство и отсталость, постигнем гармонию красоты и сумеем стать частью современной цивилизации. Протокол о намерениях… Увы, теперь наши намерения тоже лежали в руинах – совсем как оскверненные, лишенные своей первоначальной красоты дома, со стен которых сборщики железного лома сорвали декоративные металлические панно. Проржавевшие, смятые, эти некогда прекрасные произведения искусства до сих пор валялись по всему Каракасу.

И вдруг мне захотелось переехать в дом архитектора. Я мечтала, как я вывезу отсюда весь мусор, отремонтирую и стану здесь жить или хотя бы проводить в нем свободные часы, которых в пансионе сестер Фалькон у меня было в избытке.

В главной гостиной летали жирные мясные мухи. А возле лестницы я нашла несколько предметов, которые плохо вязались с самим духом этого места: разодранный служебник, несколько статуэток святых с отбитыми головами, брошюры без обложек с текстом Нового Завета, а также пустые бутылки из-под агуардиенте, морские ракушки, куриные перья и грязные тряпки.

Наверх я поднималась, слегка дрожа от возбуждения и восторга. Ступеньки, разъеденные соленым воздухом Окумаре, слегка поскрипывали у меня под ногами. С верхней площадки мне снова стали видны хлопковые кусты, которые сверкали в солнечных лучах ослепительной белизной. Порыв ветра донес до меня голоса женщин, стиравших в реке белье и одежду.

Пакет помидоров выскользнул у меня из рук и упал на крышку картонной коробки, которая отозвалась глухим гулом. Можно было подумать, что в пакете у меня были камни, а не овощи.

«Кто здесь?»

Голос был мужской.

Я пулей слетела по лестнице вниз, запнулась о какую-то балку и до крови ссадила коленку, но мой страх был сильнее боли. Я выбежала из дома, ни разу не оглянувшись, и не останавливалась, пока не добежала до рыночной площади. Только там я слегка замедлила шаг и увидела, что мои джинсы разорваны на колене, а ткань пропиталась кровью.

В пансион я вернулась через час. Не помню, что было хуже: крик Панчо, которого варили живьем, или взгляд, которым ты встретила меня, когда я вошла – в разорванных джинсах и без помидоров. Я знаю, ты не поверила мне, когда я сказала, что потеряла пакет. Ты рассердилась, но никак этого не показывала, и от этого мне было еще больнее. Мы вместе сходили на рынок за помидорами, а потом ели несчастного Панчо, но без всякого аппетита. Я, во всяком случае, никакого вкуса не почувствовала. Тетки то входили в столовую, то вновь выходили на кухню, и их большие, по-старушечьи дряблые зады тряслись при каждом шаге.

«Ты все испортила, Амелия. Это совершенно невозможно есть», – сказала наконец Клара своей старшей сестре, которая в ответ метнула на нее яростный взгляд.

«Девчонку нужно держать в узде! Боже мой, она совершенно не знает, как нужно себя вести!» – отозвалась Амелия, пытаясь перенаправить свой гнев в мою сторону.

«Клянусь Девой из Вайе![49] Она станет совершенно неуправляемой, если ее не приструнить!» – проворчала Клара.

Но ты, мама, отправила в рот крошечный, почти символический кусочек пирога. На огорчение своих сестер ты не обратила внимания. Или притворилась, что не обратила.

«Аделаида, детка, я сама приготовила для тебя эту черепаху! Почему же ты не ешь?»

«Нет, эта девчонка твердо решила испортить нам день!»

«Боже мой, до чего же ты упряма! Ты только посмотри, до чего ты довела свою мать!» – И тетка Клара посмотрела на меня глазами бешеной кобры, стараясь показать, до какой степени она возмущена моим проступком и тем спектаклем, который я устроила за столом.

Но ты, мама, продолжала есть, как ни в чем не бывало. Ты и бровью не повела. Когда ужин закончился, ты первой встала из-за стола и отправилась мыть посуду. Со мной ты не разговаривала два дня. И это первое в моей жизни наказание молчанием было хуже всякой порки. Но такой у тебя был характер, мама. Так уж ты была устроена.

* * *

Таксист дважды нажал на клаксон. Я задержалась на кладбище намного дольше, чем мы договаривались. На этот раз я шла к машине не оборачиваясь. Внутри меня медленно плавились, превращались в раскаленный металл буквы, украденные с твоей могилы. Буквы, которые составляли наше имя, твое и мое: Аделаида Фалькон.

Сев на пассажирское сиденье, я объяснила водителю, как проехать в другую часть кладбища, расположенную на ровном участке вдалеке от холмов (дорогу я заранее узнала в администрации). Скоро между высокими деревьями замелькали разделенные дорожками ряды цветников и каменных плит, под которыми, уложенные друг на дружку, спали вечным сном в глубоких могилах десятки и сотни людей. Самые старые могилы просели, ушли в травяной ковер, а их давно истлевшие обитатели смешались с землей.