— Нам лучше выяснить про другого англичанина, —многозначительно сказал Том, даже не посмотрев на картину.

— Ты опять за свое — нахмурился Кемаль, отходя от картины. —Это слишком рискованно, Том.

— У тебя есть другое предложение? — спросил Том. — Раз онивышли на Сюндома, значит, знают и про Матвеева. Мы должны рискнуть, постаратьсяпередать им дезинформацию. И проследить путь этого сообщения. Только такимобразом мы сможем узнать, почему у нас были столь явные провалы по Англии. Ипочему, наконец, они вышли на моего шведа.

— Наверное, ты прав, — расстроенно ответил Кемаль, автоматическиподходя к другой картине. Это было полотно Ренуара «На лугу».

— Интересная картина, — сказал на этот раз сам Том, — чем-тонапоминает наших живописцев. Шишкина, например.

— Господи, — взмолился Кемаль, — раз ничего не понимаешь,хотя бы молчи. Идем лучше направо. Там мой любимый Клод Монэ. Может, это тебебольше понравится.

— К чему такая экзальтация, — пробормотал Том, — вот уж недумал, что ты такой поклонник живописи. Ты часто ходишь в этот музей?

— Часто. Посмотри, какая красота, — показал на картины МонэКемаль.

Том огляделся. Буйное цветение красок, парад цветов накартинах вызвали у него смешанные чувства. Как разумный человек, он понималкрасоту. Но понимал лишь разумом. Чувства его оставались невосприимчивыми кподобным пиршествам духа. Кемаль огорченно махнул рукой.

— Давай уйдем отсюда. Ты все равно не хочешь смотреть.

— Почему, — возразил Том, — вон там интересная картина.Художник, кажется, рисовал ее точечками.

— Хорошо, что тебя никто не слышит, — улыбнулся Кемаль.

— Дело в том, — спокойно произнес вдруг Том, — что япрекрасно знаю, кто эти мастера и могу отличать почерк любого из них. И дажерассказать тебе о любом. Но мне эти картины сейчас не нужны. Они толькоотвлекают. Когда мне будет нужно, я вспомню и Сезанна и, даже, чем отличаетсяКлод Монэ от Эдгара Манэ. И, наконец, узнаю характерный стиль вон той«точечной» картины, принадлежащей «неоимпрессионисту» Жоржу Сера.

— Негодяй, — воскликнул рассерженный Кемаль, — значит, тывсе это время притворялся.

— Ничего подобного, — возразил Том, — я действительносчитаю, что все это сейчас нам не нужно. Вот когда мы решим наши проблемы,тогда ты можешь снова ходить сюда на импрессионистов. А если откровенно, то ядействительно не понимаю, почему грудастые бабы Тициана или Ренуара, по-разномугрудастые, согласен, вызывают такой восторг. Я уже не говорю о совершеннобредовых вещах Гогена. Впрочем, искусство — вещь эмоциональная, здесь не нужныпрактические критерии.

— Идем отсюда, — потянул его за руку Кемаль, — я думал, тыполучишь удовольствие. А ты еще издеваешься над этими полотнами.

— А я думал, что мы пришли сюда спокойно поговорить.

— Идем, идем, — позвал его Кемаль, — в левом крыле зданияесть такой своеобразный римский музей под стеклянной верандой. Там можноспокойно посидеть и поговорить.

— Тогда идем, — согласился Том, — но не говори мне, что тебянравятся еще и скульптуры древних, а то я подумаю, что ты решилпереквалифицироваться в музейного эксперта. А тебе это нельзя. Ты у насмиллионер.

— Плебей, — покачал головой Кемаль.

Через пять минут они сидели на скамье и Том деловиторассказывал о своем плане.

— Главное, чтобы они засуетились. Пусть начнут нервничать,искать шпионов, следить за нашим шведским другом. Здесь нам важно не ошибиться.И самое важное, чтобы ты был вне игры. Все должен проводить я один. Чтобы вслучае необходимости исчезнуть и отрубить все концы.

— Это колоссальный риск, — возразил Кемаль, — ты понимаешь,на что именно идешь?

— Тогда давай свое предложение. Тебе самому выходить наСюндома просто нельзя. Он тебя не знает. И не поверит тебе никогда. А потом, мыне знаем, как его используют наши. Может, втемную. Он только выполняет роль«почтового ящика». Тогда он тем более не поверит тебе. Надеюсь, это тыпонимаешь?

— Понимаю, — вздохнул Кемаль, — давай еще раз прогонимситуацию. Думаешь, у тебя получится?

— Должно получиться. В крайнем случае, я могу попроситьпомощи у нашего резидента. И просто уехать из страны. Я связной, Кемаль, твойсвязной, — поправился Том, — мое дело — обеспечивать безопасность припрохождении твоих сообщений. И надежную связь. А теперь я ее не могу обеспечить.Значит, я обязан проверить линию связи. Во время войны связисты, тяжелораненные, видя, что у них обрыв на линии, брали концы проводов в зубы ипропускали через себя, так и умирали на этих проводах, но обеспечивали связь.

— Откуда ты знаешь? — спросил Кемаль.

— У меня отец погиб именно так, — глухим голосом ответилТом. — Во время войны погиб.

— Мой тоже погиб во время войны, — неожиданно для себясказал Кемаль. — Ладно, пора уже кончать дискуссию. Пойдем лучше куда-нибудьпообедаем, я умираю с голода.

— Но ты согласен на мой вариант? — настойчиво спросил Том.

— А у нас есть другой выход? — вместо ответа спросил Кемаль.— При любом раскладе нужно выходить на твоего шведа. Хотя мне твое предложениесовсем не нравится, Том.

В этот день они собрались вместе. Шервуд и Эшби представлялиЦРУ, Блант и Хэшлем английскую разведку, а Кэвеноу находился на совещании какпредставитель ФБР. Все было ясно. Союзники обязаны были продумать программу,чтобы не подставлять высокопоставленного секретного агента английской разведкив КГБ. Но, в свою очередь англичане знали, что и у американцев есть свой оченьнадежный источник в военной разведке русских и также старались не особеннонавредить этому ценному агенту, через которого и они узнавали много полезного.

После ошеломляющих провалов английских разведки иконтрразведки, когда наиболее проверенные и, казалось бы, самые лучшие агентыоказались «кротами» КГБ во главе с самим Кимом Филби, в Америке наступилоразочарование. И, если прежде заносчивые американцы очень уважительноотносились к своим коллегам из-за океана, имевшим многовековую традицию и опытнескольких поколений шпионов во всем мире, то теперь американцы, наоборот,всячески подчеркивали промахи своих английских коллег и старались не особеннодоверять им наиболее секретную информацию. Англичане это сразу почувствовали, илед недоверия, начавший нарастать на взаимных англо-американских отношениях,уже не могли растопить никакие сердечные заявления об особых отношениях итрадиционной дружбе двух держав.

Правда, победившая в Лондоне на парламентских выборах«железная леди» — Маргарет Тэтчер — считалась самым верным и постояннымпартнером Рейгана, но это лишь в силу особо консервативных взглядов обоихполитиков, чем из-за большого доверия, проистекавшего из отношений двух стран.И приехавшие в Лэнгли англичане это хорошо представляли. Но и хозяева, в своюочередь, понимали, как важно в этой операции заручиться поддержкой англичан,благодаря которым им и удалось выйти на неизвестного «Вакха», работавшего так эффективнопротив их собственной страны.