«Можно подумать, ты о них мечтаешь с утра до вечера?» — снова недовольно хмыкнул голос.

«Да, мечтаю! — упрямо возразила Женька. — А еще семейная жизнь — это покой, уют, крепкий тыл…»

«Ну, это уж кому как повезет», — не смолчал и на этот раз голосок.

«Мне повезет, — твердо констатировала Женя. — Платон — он удивительный, нежный, заботливый, добрый, верный и преданный».

«Ну, ну, — недовольно промычал голос, не найдя на этот раз, что возразить. — Но хоть погуляй напоследок, ты же просто поужинать собираешься, ничего предосудительно. А уж после свадьбы…» — весомо и убедительно вещал голос.

И Женька, тяжело вздохнув, еще не согласившись с внутренним голосом, уже посмотрела в сторону шкафа, мысленно прикидывая, что бы надеть на завтрашний ужин? И понимая, что ничего подходящего в ее гардеробе нет, а следовательно, стоит завтра прокатиться по магазинам.

«Да, надо найти что-нибудь неординарное, — мечтательно размышляла она про себя, вспоминая одно симпатичное платьице, которое видела пару недель назад в витрине одного бутика. — А ведь я планировала завтра поездку в областную больницу к патологоанатому. И с поиском информаторов надо что-то делать», — одернула себя Женька, вспоминая о делах.

Она снова приуныла. А вот была бы она замужем за Платоном, не пришлось бы ничего изобретать, знай себе работай, а вечером тебя заботливый муж еще и ужином накормит, — пришел ей в голову очевидный и весьма весомый довод в пользу замужества.

К патологоанатому Женя все же поехала, причем с самого утра, встав по будильнику.

Она рассчитывала еще до обеда вернуться в город и успеть купить платье, а также выяснить личность владельца автомобиля, следившего за дачей Девятова.

Областная больница Женю поразила. Отремонтированный фасад, приличный вестибюль, регистратура — все не хуже, чем в городе. Но вот когда она смогла прорваться внутрь заведения, куда ее пускать категорически не хотели даже за тысячу рублей, а только за пять, ее постигло разочарование. Убогие, с облупившейся краской коридоры, недостаточное освещение, старомодные, заляпанные старой краской прямоугольные, подслеповатые светильники под потолком, продранный, протертый до дыр линолеум.

— А что вы хотели? — пожал плечами в ответ на Женькин вопрос патологоанатом, когда она добралась до него. — Деньги на ремонт давал депутат, а ему что главное? Максимум электората впечатлить. Кто внутри этот ремонт оценит? Пара сотен больных? А снаружи его всем видно. Так-то.

Патологоанатому было на вид лет пятьдесят, выглядел он усталым и каким-то безнадежным. Точнее, потерявшим всякую надежду. У него были сутулая спина, косолапые ноги, обутые в стоптанные, утратившие цвет и форму ботинки, длинные, неприкаянно болтающиеся руки, потухшие, глубоко посаженные глаза неопределенного серо-зеленого цвета. Его брови, уголки глаз, губы, усы и подбородок печально стекали вниз, являя собой маску уныния и безнадежности.

Конечно, профессия этого человека не располагала к излишнему оптимизму, но каждому взглянувшему на него, становилось ясно: профессия тут ни при чем. Просто его постигло глубокое, непоправимое разочарование — разочарование во всем: в людях, в жизни, в мироустройстве, в собственной профессии и в себе. И брел он по своему жизненному пути, исполненный пронзительной тоски и одиночества, едва передвигая ноги и понимая всю бессмысленность этого движения.

Жене стало его отчаянно жаль. Ее настроение мгновенно испортилось, она почувствовала, как апатия, витавшая вокруг патологоанатома, накрывает и ее безнадежным нежеланием действовать. Но, в отличие от патолога, действовать она была должна. А потому, встряхнувшись, приступила к делу, ради которого и проделала довольно долгий путь из города в серую промозглую несусветную рань ноябрьского утра.

— Василий Максимович, припомните, пожалуйста, Алексея Девятова, поступившего к вам около месяца назад с предположительным диагнозом «пищевое отравление», — вежливо попросила Женя.

— Ко мне, девушка, поступают только с определенным диагнозом «летальный исход», — равнодушно возразил Жене анатом.

— Хорошо, тогда Алексей Девятов с диагнозом «летальный исход», причиной которого предположительно было пищевое отравление, — проглотив внезапно родившееся в ней раздражение, переспросила Женька.

— Ну и что вам до этого Девятова, раз он все равно уже отравился? — без всякого интереса спросил патолог, не стремясь ничего вспоминать или отыскивать какие-либо данные по старому пациенту, или как правильнее назвать умершего человека, поступившего в морг?

«Тело», — сообразила Женя, успокаиваясь.

— У меня есть подозрение, что он был отравлен, и от того, так это или нет, зависит жизнь нескольких человек и судьба крупного предприятия. — Краски Женя, конечно, немного сгустила, но, как еще растормошить пофигистично настроенного анатома, она не знала.

— Отравлен? Этими консервами? — так же вяло переспросил анатом, демонстрируя тем не менее прекрасную память и владение материалом.

— Возможно, что и не консервами, а неким препаратом, вызывающим схожие с ботулизмом симптомы, — оживляясь, ответила Женя.

— У вас есть предположения, какой именно это мог быть препарат? — не оправдал Женины надежды анатом, продолжая бессмысленную череду вопросов и не демонстрируя ни малейшего желания ей помочь.

— Нет. У меня таких предположений нет. Я журналист, а не фармацевт, — не сдержав эмоций, резко ответила Женя и с опаской взглянула на анатома: а вдруг сейчас он обидится и вообще ее выгонит?

— Гм. А откуда у вас вообще такие идеи? — взглянул впервые с начала разговора прямо Жене в глаза анатом, и Женя вдруг с удивлением заметила в них насмешливые искорки.

«Да он просто развлекается!» — Женя так и ахнула от подобного открытия. Но в данной ситуации это, пожалуй, было ей только на пользу. Если чувство юмора в нем еще живо, они договорятся. И Женька вывалила анатому суть расследуемой истории, естественно, без имен и излишних подробностей.

— Гм, — поджав губы, неопределенно промычал анатом. — Я, конечно, захолустный трупорез, а не столичный токсиколог, и лучше всего было тело эксгумировать и провести целый ряд анализов на современном оборудовании, — под скисающим Женькиным взглядом рассуждал Василий Максимович, — но все, что смогу, сделаю. Просмотрю собственное заключение, подумаю на досуге. Если мысли какие-то будут, позвоню. Если нет, тоже позвоню, — закруглил он беседу.

— А сейчас нельзя посмотреть? — не обрадовалась такому резюме Женя.

— Нет, — категорически отрезал анатом. — Посмотреть можно, подумать нельзя. А это важнее. Телефон пиши. — Он пододвинул к ней журнал регистрации, и Потапова на внутренней стороне обложки написала свой номер.

В город Женька ехала в другом настроении. На ужин ей уже не хотелось, а хотелось наконец выяснить хоть что-нибудь конкретное по этому дурацкому, неконкретному делу, трупов по которому было много, а фактов мало.