Но пока врачи вливали и кололи, пичкали лекарствами и поили микстурами…целых три дня, по истечении которых хирург, ощупывая опавшую опухоль посветлевшей кисти задумчиво сказал: — Вообще-то, за это чудо…следует Господа благодарить, если честно. Но мы… тоже старались, Эдуард Максимович. За такое в советские времена такую бы премию нам отвалили, что…

— Такую — никогда, — сказал Эдик, отдавая хирургу всю долларовую пачку. Денег не осталось, но врачи купили ему билет до Москвы на свои кровные, как другу, снабдив жареной курицей на пропитание.

Только в Москве Эдик окончательно понял смысл этой чертовой гангрены — горький, как полынь, тяжелой, как чугун — или остатки яда все еще туманили мозги? Понял, когда ему сообщили о смерти Пузырева.

Иван Иванович Пузырев вышел из Российского музея и остановился перед проезжей частью, на тротуаре, ожидая, когда подкатит его «Мерседес», который выруливал с автостоянки поодаль здания, вдохнул горьковатый, уже с привкусом осени, теплый воздух всей своей грудью — и получил три пули: две — в сердце, одну — в середину лба, от тормознувшего в двух шагах мотоциклиста на Хонде, в темном шлеме и перчатках. Пузырев умер мгновенно. Об асфальт стукнулся брошенный пистолет с глушителем, а взревевший мотоцикл унес убийцу в поток уличного движения, и все…

Брошенный пистолет системы «Вальтер» милиция изучила уж с не меньшим тщением, чем сам Пузырев изучал в свое время живописные раритеты перед реставрацией. Единственный след никуда не привел. Пистолет чистый, нигде не «засвечен», но Эдик, выслушав следователя, в отличие от него твердо знал, кто направил пули — проклятый убийца Онищенко. Сбрендивший полковник. Сбесившийся маньяк. Они все там, в ФСБ, люди с перекошенной психикой, привыкшие решать все проблемы насилием. Преступники в погонах.

Эдик понимал всю несправедливость подобных мыслей, но принадлежность Онищенко к ФСБ мешалась отнестись с доверием к следователям оттуда — дело это у милиции почти тут же забрало ФСБ. Полковник не мог раздвоиться, не мог убивать Эдика в степях и почти одновременно стрелять в Пузырева. У него был сообщник. Или сообщники. Стрелявший в Пузырева сам наверняка имел корочки ФСБ. Может быть, им был как раз этот худощавый майор, или его коллега, второй следователь с колючим недоверчивым взглядом? Они и допрашивали Эдика «тепленьким», чуть ли не с трапа самолета, привезя его в тесный кабинет на Лубянке. Только в смерти майора Гольцова подозревать их было нельзя — это сделал сам их главарь Онищенко. Труп Гольцова был найден на конспиративной квартире, по запаху, соседями. Смерть его наступила от удара по голове твердым тяжелым предметом, и она только опередила вторую, от большого количества снотворного в крови. ФСБ расследовало смерть коллеги уже с неделю и нащупало определенный след — кредитная карточка на четыреста тысяч долларов, найденная в квартире Гольцова. Она привела к Эдику, с чьего счета и были переведены деньги. Гражданин Поспелов заинтересовал гэбистов-следователей. Эдуард Максимович числился заместителем Российского музея и находился в командировке, но когда его начальника Пузырева уложил неизвестный киллер, этот Поспелов заинтересовал их так сильно, что фейсы забрали дело об убийстве Пузырева в свои руки и объединили их в одно.

Едва Эдик понял это, он затосковал и принялся разглядывать стены, холодные, серые и неприветливые. Когда следователи узнают, что и полковник Онищенко, с которым работал Эдик, тоже мертв, они посадят Эдика. Сразу же. А если подельники Онищенко — сразу и убьют. Слабое сердце — их вечная отмазка, им не привыкать. Но даже если честные опера — посадят в камеру непременно. Больше некого сажать. А он трупами обложился.

Эдик отвечал, с тоской ожидая вопроса про Онищенко, но так и не дождался. Пришлось сказать самому, когда объяснял — где пропадал, да что делал в степях. Сожалельная фраза о том, что полковник ФСБ Онищенко, с которым он работал консультантом по делу о «черных археологах», умер совсем вот-вот…от укуса гадюки, заставила худощавого опера подпрыгнуть, а второго, с колючими глазами, достать наручники. Однако защелкнуться им на руках Эдика не пришлось. Объяснения Эдика выглядели убедительно, а презумпцию невиновности пока не отменили. Фээсбэшники пепелили Эдика взглядами, и в их глазах вовсе не читалось желание проверять его слова, нет, там читалось другое — затащить Эдика в уютный ихний подвал с запахом свежей воды, крови и блевотины, и пинать от души, для экономии времени и сил, пока не расколется…убийца проклятый…мафия недоделанная. Но пока приходилось делать вид, что верят. До первой зацепки. До первого противоречия. Один из «фейсов» тут же принялся названивать по черному устарелому телефону своим коллегам в том южном городке, где лечили руку Эдика. Оказалось, что труп полковника уже нашли случайные колхозники, и смерть действительно наступила от укуса змеи. Про джип, простреленный пулями, ничего, к счастью, не сообщили. Эдик надеялся, что и не сообщат. Он верил людям. Колхозники тоже любят на джипах раскатывать. А сговор с гадюкой Эдику не пришьешь. С чего она тогда и Эдика укусила? Мало ей заплатил? Фейсам пришлось проглотить его версию, где он, геройски отдирал гадину от полковничьей шеи, за что и поплатился. От прочих трупов его защищало пока что алиби, которое легко проверялось — у врачей, бомжей и прочих свидетелей.

Конечно, у оперов нюх. Конечно, все алиби они проверят. А пока они вцепились в самое слабое, по их мнению, место — за что Эдик отвалил майору Гольцову четыреста тысяч зеленых? Так и впивались взглядами, так и фотографировали реакцию. Объяснения о дружбе и даже взаймы их не интересовали, их интересовал шантаж со стороны майора, которому уступил Эдик, шантаж, который приведет к «заказухе» на убийство майора-вымогателя. И они изменили вопрос — откуда вообще у Эдика, простого заместителя простого музея, выросли на счету эти семь миллионов?

За консультации — терпеливо объяснил Эдик, и это было все, что могли вытянуть опера. Все вопросы Эдик переадресовал к мистеру Уэстлейку, США, штат Нью-Йорк, который и оплатил консультации, ссылаясь на коммерческую тайну. Налоги с этой суммы, законно заработанной, уже уплачены, а соответствующий договор Эдик готов представить. Все законно, шантаж тут не растет.

Конечно, оперов очень заинтересовало, что такого научного знает подлый Эдик, за что можно отвалить семь миллионов? Все военные секреты России столько теперь не стоят. Чем занимается этот прохиндей, аферист и убийца, который сидит перед ними?

Но вскоре после начала допроса они повысили Эдика до организованной преступности и злостного мафиози. Дело в том, что в кабинет принялись названивать их начальники, с каждым разом все выше и выше рангом, и все интересовались — в чем подозревается господин Поспелов и когда его, наконец, отпустят? Желание попинать Эдик возрастало все больше и больше, но выражалось пока что только в пинках по ножкам стола, которые ощущали локти Эдика на этом столе. Но их мечте не пришлось сбыться. Наконец, позвонил сам директор ФСБ и попросил отложить допрос — и операм пришлось ограничить свои репрессии только подпиской о невыезде.

Эдик куда больше оперов был удивлен своей значимостью. Конечно, он олигарх, но кто об этом знает? Оказалось, знают хотя бы в Министерстве культуры, откуда и пошло давление вплоть до…как потом оказалось, сам министр культуры звонил, интересовался, тем более, что допрос устроили так некстати — во время подготовки к похоронам Пузырева, нельзя ли отложить допрос? На похоронах ждали Эдика, очень и очень ждали…вот чертово ФСБ! Нашло время…