Еще одна заслуживающая обсуждения страна Южной Азии – это Афганистан. Ранее отмечалось, что США в 2002 году помогли сформировать новое национальное правительство, отстранив от власти движение «Талибан». Но это вмешательство не принесло ни мира, ни превращения Афганистана в нормальную страну. Гражданская война продолжалась, остатки талибов осели в соседнем Пакистане и пользовались поддержкой властей. Администрация Джорджа Буша-младшего (в рамках крупной военной инициативы ООН) увеличила численность американского контингента до двадцати пяти тысяч человек, но так и не определилась с целями своей политики. Войск было более чем достаточно для выполнения контртеррористической миссии, но не настолько много, чтобы попытаться успокоить страну и сделать ее достаточно сильной для самостоятельного развития. В Афганистане практически отсутствовало стремление к государственному строительству; в отличие от Ирака, здесь перспективы успеха оценивались как маловероятные, а последствия (если удастся каким-либо образом создать полноценное государство) ограничивались исключительно конкретной территорией – даже не предполагалось, что успех вызовет аналогичные изменения в других странах региона. Любопытно отметить, что эта политика во многом походила на ту, которой Америка придерживалась по отношению к Афганистану после вывода советских войск в 1989 году, в период, когда талибы пришли к власти. Я утверждаю это с полным основанием, поскольку в обоих случаях принимал участие в разработке и осуществлении данной политики (и оба случая нельзя назвать успешными примерами)[152].

Ко времени, когда Барак Обама стал президентом в 2009 году, ситуация с безопасностью Афганистана ухудшилась еще сильнее. Президент Обама, как и его предшественник, угодил в ловушку конкурирующих приоритетов; в случае Обамы речь шла о желании помешать Афганистану вернуться к состоянию, предшествовавшему событиям 9/11, и об обязательстве вернуть американских солдат домой. В результате приняли решение, обнародованное в декабре 2009 года: увеличить численность американского контингента в Афганистане примерно на 50 процентов (до 100 000 человек), но начать процесс сокращения контингента через восемнадцать месяцев[153]. Администрация Обамы допустила серьезную ошибку, отталкиваясь не от реальных местных условий, а от календаря (то есть, по сути, творя произвол). Объявленный график вывода войск, наряду с перебоями в обеспечении и ограничениями возможностей миротворцев, нисколько не способствовал стабилизации страны; из него ясно вытекало отсутствие интереса США к Афганистану, что лишало Америку возможности эффективно формировать дальнейшую политическую повестку. Последствия этой политики удалось лишь отчасти компенсировать объявленным в конце 2015 года решением отложить полный вывод американских войск и оставить несколько тысяч солдат на базах, а также решением от июля 2016 года о том, что 8400 американских военнослужащих останутся в Афганистане на неопределенный срок[154]. Реальность же такова, что к 2016 году талибы, по разным оценкам, контролировали до 20 процентов территории страны, а в других районах укреплялась ИГИЛ.

* * *

Эволюция Европы была заметно иной. Как отмечалось ранее, история Европы после Второй мировой войны ознаменовала собой разрыв с большей частью предыдущей истории континента. Структура и дисциплина холодной войны во многом определили этот разрыв, но в некотором отношении еще более важным оказался успех проекта по объединению Западной Европы, то есть Европейский союз. Это объединение не просто породило экономического гиганта, сопоставимого с Соединенными Штатами Америки, но и помогло превратить Западную Европу в наиболее стабильный регион мира.

После окончания холодной войны перед многими европейскими правительствами встал вопрос о том, какая степень интеграции является желательной и политически осуществимой для их граждан. В некотором смысле эти дискуссии можно резюмировать как прения между двумя концепциями Европы. Первое понимание точнее всего передается словосочетанием «Соединенные Штаты Европы». Из него следует, что в Европе власть все увереннее будет передаваться от национальных столиц Брюсселю и наднациональным структурам в рамках ЕС.

В этом направлении был предпринят ряд шагов. Наиболее значительным событием стало подписание маастрихтского договора в начале 1992 года, когда лидеры двенадцати стран Европейского сообщества фактически учредили Европейский союз[155]. Одно из различий между двумя ЕС заключалось в том, что союз подразумевал проведение общей внешней политики и политики безопасности, помимо экономического и иного сотрудничества, которое предусматривалось «европейским проектом». Десять лет спустя Евросоюз взял на себя ответственность за поддержание мира на Балканах (переняв полномочия у НАТО). В экономическом отношении маастрихтское соглашение предполагало создание общей банковской системы и единой валюты, и эти условия «материализовались» к концу десятилетия. К 1993 году сложился единый рынок ЕС, который обеспечивал свободное перемещение товаров, услуг, людей и капитала через национальные границы. Несколько лет спустя была создана так называемая шенгенская зона (название дано в честь деревушки в Люксембурге, где проходили переговоры); эта зона, по существу, стирала национальные границы, допуская свободное перемещение людей без предъявления паспортов и пограничного контроля. Одновременно ЕС не только углублял интеграцию, но и расширялся – до пятнадцати стран в 1995 году и до двадцати пять лет спустя, а в 2016 году в его состав входило двадцать восемь государств.

Многие не одобряли реализацию этого проекта, опасаясь утраты национальной идентичности и суверенитета, а также последствий передачи полноты власти наднациональной бюрократии. Такое альтернативное видение Европы точнее всего передает выражение «Объединенная Европа государств». В этой альтернативной Европе баланс между национальными столицами и Брюсселем складывается в пользу первых. В 2005 году общественность нескольких европейских стран отвергла новую евроконституцию, которая сулила дальнейшее сосредоточение власти в руках Брюсселя (последний повсеместно воспринимался как олицетворение безличной и неподотчетной бюрократии). Впрочем, многие, пусть и не все трудности удалось преодолеть благодаря Лиссабонскому договору, который вступил в силу в 2009 году и укрепил позиции избираемого прямым голосованием Европейского парламента[156].