хоть что-то. И едва мой товар лег на склад, и едва зарылись на замок ворота, как к нему потянулся гражданский люд. Они уже знали, что я привез жратвы и цены за нее ломить не буду. Но если говорить честно, то у народа почти не осталось денег, поэтому многое приходилось продавать под расписку, в долг. Это обстоятельство, конечно, сильно подкашивало мое финансовое положение, но просто так отказать людям я не мог. При этом я понимал, что многие из должников со мною никогда не расплатятся.

Домой вернулся лишь под вечер. Уставший и грязный зашел во двор. Толкнул тихую калитку и увидел Лизку. Она широким веером разбрасывала дробленое зерно, созывая несушек:

— Цыпа, цыпа, цыпа…

Она меня не видела и не слышала. В шутку я подкрался к ней и неожиданно схватил щипнул за бок. Он с визгом подпрыгнула:

— Ой! — и, не разворачиваясь, махнула миской с крупой: — Щас как трахну по кумполу!

— Чегой-то сразу «трахну»?! — шутливо вопросил я.

Она обернулась и уже удивленно:

— Ой! Василий Иванович? А я думала, что это Данила опять шутит.

— Данила на складе у меня задержался.

— А Петро?

— И Петро там же и Егорыч. Я один сюда приехал, парни в городе дела заканчивают.

— Ой, а давно вы приехали?

— Утром, — ответил я с улыбкой замечая как Лизка взмахнула руками. — У тебя горячего поесть что-нибудь готовое есть? А то жрать охота, сил нет.

— Как же нету, есть! Щи стоят в печи, Данилу кормить собралась. Думала, придет вот-вот, а его все нету и нету. Проходите в дом, я вам сейчас накрою.

— Угу, хорошо. А банька, случаем, у тебя не растоплена?

— Нет, не топлена. Но вода еще теплая. Вы помыться хотели?

Я кивнул и остановил дернувшуюся было в баню женщину:

— Сначала поесть, Лиз. Баню я сам растоплю.

И пока она готовила мне стол, я взял в охапку дровишек и раскочегарил небольшую банную печь. Греться она будет часа два, а то и три, так что после плотного ужина у меня еще будет время побездельничать.

В это время Лизка квохтала вокруг меня. Стащила с меня грязную одежду и затеяла во дворе стирку. На улице сейчас прохладно, но еще без заморозков. Днем можно ходить в легком пальто и без шапки. Одно плохо — ветра со стороны моря в это время года слишком уж пронзительные, вытягивают тепло из тела очень быстро. Сейчас сумерки, солнце скрылось за сопками, и потому Лизка торопилась. Ширкала белье на стиральной доске осточертело — только пена летела во все стороны.

В дом зашла моя троица. Краснощекие, уставшие. По веселым глазам было ясно, что где-то накатили. Да и запах от них шел такой, что хоть нас затыкай. Нырнув головой в печь, Данила воскликнул:

— О-о, щец еще теплый! Живем, братцы!

И они втроем сели за стол. Я к тому времени уже давно закончил и щеголял по жарко натопленному дому в длиннополом халате, но уходить из-за стола не стал. Остался сидеть рядом с мужиками, хлебая из тонкостенного стакана крепкий сладкий чай. Парни молотили ложками по тарелкам, крошили челюстями подсохшую краюху черного хлеба. Когда закончили и, облизав ложки, отложили их в сторону, Данил сыто откинулся на спинку стула и сказал:

— Повезло вам, Василь Иваныч, что сегодня пришли. Сегодня японец тихий, не бомбит. Верно праздник у них какой-то.

— Да, мне уже говорили, что я счастливчик. Говорят, что они одиннадцатидюймовку подтащили?

— Говорят, — согласно кивнул он. — По Высокой долбят, разбить хотят. Хе-хе…, дурачки желтозадые.

— Так говорят или точно?

— Ну, ее-то никто не видел, да только их снаряды ложатся на гору и многие не взрываются. Те, что более или менее остаются целыми, наши пушкари выкапывают и себе забирают.

— Зачем это?

— Знамо зачем — чтобы обратно отправить. Что они потеряли, то мы вернем, — и он довольно засмеялся.

Все-таки это трое довольно хорошо отметили воссоединение. Были позабыты прошлые распри и недовольства. Мурзин полноценно был признан суровыми мужиками и его сексуальная ориентация больше никого не волновала. Вернее сказать, она перестала быть поводом для драки, мои архары скрипя сердцем приняли его предпочтения. А что, Мурзин, если не знать его натуру, тоже довольно суровый мужик — пять лет в артели на колке дров простоять, это вам не сказочки, и не смотри, что любит он одеваться с иголочки. Руки у него такие, что кому угодно шею свернет.

Сам Данил после ранения оправился. Рука у него почти пришла в норму, только лишь сгибаться до полного перестала, а замирала на полпути. И как не прилагал силы Данил, как не тужился, а все одно не получалось — задетый пулей нерв не пропускал сигнал далее. Или сама мышца отказывалась его слушаться. Врачи на комиссии с чистым сердцем подписали парню нужные бумаги и выпнули из солдат на свободу. Сказали лишь, что такое состояние у него не на всю жизнь, а с годами работоспособность руки полностью восстановится. С тем и ушел Данил из солдат, с неработающей до конца конечностью и с не до конца исполненным долгом. Потом он мне признался, что на врачей, на Стесселя и лично на меня злился. Но позже, продавая на складе по низким ценам привезенные нами продукты, смягчился и понял, что и здесь он помогает крепости выстоять.

Японец взял за норму каждодневно бомбить наши укрепления на горе Высокой. С самого утра начинал долбежку одиннадцатидюймовыми снарядами и закачивал ближе к вечеру. Монотонно, с точностью часового механизма пузатые снаряды сыпали на бетонные перекрытия, выбивали каменную пыль. Но толстые своды из первоклассного английского бетона и укрепленные рельсами держали. Не зря я столько денег вбухал в постройку.

Поначалу, крупнокалиберные снаряды, падая на высоту, взрывались один к пяти. То есть четыре снаряда просто падали на гору, либо зарываясь в грунт, либо сильно сминаясь, и лишь пятый, взрывался. Что-то там у японцев было плохо со взрывателями, слишком уж большой брак. Наши солдатики, находясь под защитой бетона, не слишком боялись таких подарков и поначалу даже устраивали пари. Сидя возле прикрытых броней амбразур и слыша падающий снаряд, быстро бились об заклад — взорвется или нет. Ставка пять копеек. Какой-то счастливчик за три дня заработал таким образом десять рублей и потом тайком от начальства напоил всех водкой. Это рассказал Данил, который по старой памяти почти каждый день бегал на укрепление.

Но вскоре все изменилось. Японцы сообразили, что что-то у них не сходится и приостановили бомбардировку на пару дней.