Но вот жонглер кончил упражнения с мячиками и подошел ближе, чтобы пропеть хвалу лорду Северну, уложившему под стенами Акры шестьдесят сарацин, могучему воину, которому король Эдуард повелел ехать возле своего стремени, но не приближаться к прекрасной королеве Элеоноре.

Марджори засмеялась, жонглер тем временем обратился к Гастингс. Приняв изящную позу, он внимательно посмотрел на хозяйку и запел:

Леди Гастингс, весь мир даровала ты

лорду Северну.

Ты добра и мудра, и больным

ты несешь исцеленье.

Ты совсем не обычна, — как сказано, —

верно ты любишь

Лорда Северна, нового лорда в поместье.

Она заметила, как скривился муж. Откуда жонглеру известно про ее обыкновенность? Наверняка проболтался кто-то из слуг.

А тот уже обратился к Марджори и, прижимая руку к сердцу, тяжко вздохнул.

Такая грация, такая красота,

такие серебристые волосы

Сводят мужчин с ума.

Леди Марджори превзошла всех дам.

Она — богиня. Она — прекрасное творенье,

о котором вечно мечтает каждый мужчина.

Гастингс едва не вскрикнула. Она посмотрела на Северна, который не сводил глаз с Марджори. Разве он не заметил, что в песне жонглера нет ни ритма, ни рифмы?

А Марджори заливалась смехом, помахивая ручкой в сторону трубадура.

Жонглер склонился в глубоком поклоне перед Северном, затем перед Гастингс и опустился на колени перед Марджори.

Гастингс хотелось умереть.

Но сначала ей хотелось бы расправиться с этим прекрасным творением, о котором вечно мечтает каждый мужчина. А перед этим она бы с удовольствием прикончила жонглера.

Северн пришел в спальню глубокой ночью, однако Гастингс дожидалась его и молча слушала, как он раздевается, представляя себе тело мужа. Северн к ней даже не прикоснулся.

Перед рассветом Гастингс вдруг проснулась от ощущения его близости. Значит, он вспомнил о ней. Она открыла глаза, надеясь увидеть над собой его лицо, но Северн лежал на боку, это она прижалась к его спине.

Гастингс коснулась рукой твердого живота, потом начала спускаться все ниже, до самого паха. Северн в полусне стал ее целовать, шепча:

— Ах, Марджори…

— Ублюдок! — крикнула Гастингс. — Целуешь меня в ответ на ласки и при этом бормочешь ее имя? Убирайся к дьяволу!

Она сорвала с него одеяло, отпихнула испуганного Триста и, кое-как завернувшись, выскочила из спальни.

В зале она увидела жонглера. Он стоял, прислонившись к каменной стене, жевал свежий хлеб и, несомненно, был погружен в сочинение песни о чудесной форме ушек леди Марджори. Гастингс приказала ему убираться из Оксборо, боясь, что не выдержит, если проклятый трубадур в ее присутствии снова упадет перед Марджори на колени.

— Ты содрала с меня одеяла и выскочила как ошпаренная. Почему? — спросил возникший рядом Северн.

— Если бы у меня был меч, я бы выпустила тебе кишки.

— Я ведь предупреждал тебя. Никогда мне не угрожай, Гастингс.

— Даже если ты шепчешь имя другой женщины? Он взял кубок с остатками молока, выпил его одним духом и пожал плечами, как будто не случилось ничего особенного.

— Даже если бы я кричал имя Девы Марии, это не имеет значения. А теперь подай мне хлеб и сыр. Да, и еще того мяса, которое приготовил вчера Макдир. Я голоден.

Трист высунул головку из-под новой туники, протянул Гастингс лапу, и та ласково пожала ее.

Встав из-за стола, она поплотнее завернулась в одеяло, потрепала по голове волкодава Эдгара и отчеканила:

— Я не собираюсь этим заниматься, Северн. Но, так и быть, велю какой-нибудь служанке позаботиться о тебе.

Северн молчал. Почувствовал свою вину?

Ну и пусть остается голодным.

Днем Гастингс отправилась на Марелле в деревню. Проезжая по боковой улочке к своей подруге Эллен, она услышала над головой какой-то странный звук и посмотрела вверх. На нее падало огромное седло.

Гастингс заметила чью-то неясную тень, успела лишь позвать Эллен и потеряла сознание.

Кто-то лизал ей щеку.

Не кто-то, а сам Альфред. Как она попала к Ведунье?

— Наконец-то. — Лицо Ведуньи было так близко, что Гастингс не смогла его толком различить. — Ты меня слышишь?

— И даже вижу.

— Хорошо. Сейчас я дам питье, это не такая уж отрава, поэтому не жалуйся.

Гастингс послушно выпила какой-то отвар с привкусом земляники.

— Чудесно, — прошептала она, и голову тут же пронзила острая боль.

— Хорошо, что ты не видела, какого оно цвета, — утешила Ведунья. — Зато снимет тошноту, уменьшит боль в голове и плече.

— А что ты смешала, Ведунья?

— Немного горечавки, чтобы привести в порядок твой желудок, и корень болотного ириса, Гастингс удовлетворенно кивнула и снова застонала от боли. Как же приятно чувствовать на щеке шершавый язычок Альфреда. Она попыталась улыбнуться.

— Я пока оставлю ее здесь, — послышался мужской голос, — а вечером отвезу в замок. Сейчас у меня неотложные дела.

— Да, так будет лучше, милорд. Милорд? Значит, это Северн. Она хотела приподнять голову, но боль не позволила.

— Не двигайся, Гастингс, это опасно.

— Я хотела взглянуть на Северна.

— Потом. Ты же слышала, у него дела. Мужчины вечно заняты делами. А что это за дела? Ну да, пьянство, девки, попытки разрубить друг друга на куски с помощью мечей и топоров. Северн ничем не отличается от других. Все они порочные создания. Я бы даже сказала, никчемные создания, хотя их участие необходимо для продления рода. Какая жалость, что мы не можем собрать их в одну кучу и спихнуть с самого высокого в мире утеса. Закрой глаза, Гастингс, и отдохни. Альфред будет лизать тебя, пока не заснешь.

Когда Гастингс очнулась, боль в голове превратилась в слабые толчки, плечо занемело. Северн легонько пощупал ей лоб и щеки. — На ощупь вроде прохладная. Ведунья говорит, что все будет в порядке. Как это случилось?

— Да, теперь вспомнила. Я ехала в деревню повидаться с Эллен, дочкой пекаря Томаса, собиралась оставить Мареллу у коновязи на боковой улице, и на меня из окна упало седло. Больше ничего не помню. Нет, еще помню, что свалилась в кучу нечистот и чуть не задохнулась от вони.

— Подозрительное совпадение. На тебя упало мое седло, Гвент недавно отнес его шорнику Роберту. Оно весьма большое, предназначено для боевого коня. Эллен прибежала в замок, вызвала меня, и я отнес тебя к Ведунье.

— Но почему именно твое седло упало мне на голову?