class="p1">Не все мужчины одинаково токсичны: ядовитый субъект может и не причинять боль, физическую или даже душевную, но рядом с ним становится серо и тускло и нечем дышать – отсюда популярный термин «душнила». Предельный случай – токсичный нарцисс: такой объект предельно упоен собой и совершенно не интересуется ближним, и у него в запасе целый набор тонких механизмов подавления, позволяющих возвыситься за счет унижения другого (или, чаще, другой), он влюблен себя до слез (чужих) – и добивается этих слез как доказательства своей офигенности. Токсичность более грубого помола может обернуться против своего носителя – при известной концентрации, подобно аутоиммунной болезни, она запускает механизм саморазрушения (смотри, опять же, Гошины запои). Соображения корректности требуют заметить, что не все мужчины таковы, и таковы бывают не только мужчины – но качества, традиционно воспринимаемые (и общественно одобряемые) как мужские, что греха таить, способствуют выработке искомой ядовитости.

Попробуем выехать из дома на работу (и немного отвязаться от гендерно окрашенной токсикологии) – и вот сюрприз, следы ядов обнаруживаются и здесь. Среди коллег наверняка есть такие, что плетут интриги и стучат начальству – и незримо создают вокруг себя токсичную атмосферу; бывает ведь, что вроде ничего дурного в офисе не происходит, но так невыносимо, что хочется выйти вон, – это оно. Но коллеги, равные по статусу, – это еще ничего; хуже, когда токсично начальство, – а токсично оно почти всегда (если смотреть на него снизу вверх). Токсичность – темная сторона лидерства; в ситуации, где нужно все и всегда решать самому на том простом основании, что ты начальник, избежать этих побочек крайне сложно. Понимая, что нельзя объять необъятное, теория менеджмента сужает понятие «токсичного лидерства»: токсичен в строгом смысле тот, кто навязывает свое мнение через агрессию и унижение, выжигает все живое вокруг себя и, забрав «золотой парашют», отправляется к новым победам (что называется – отметьте знакомых на этой фотографии). Токсична воля, которая прет напролом, – и где-то в менеджерской (да и любой) вертикали она непременно присутствует.

Давайте обобщим: токсичным может быть (или казаться) любой авторитет, любая власть, любая инстанция, которая берет на себя право надзирать и наказывать, мужское государство, в кавычках и без. Токсично навязывание чего бы то ни было, неволя поперек охоты. Токсичны контрол-фричество и микроменеджмент – даже (и особенно) если это от большой любви.

Быть или казаться в случае токсичности – вопрос не праздный: если токсичность всегда в глазах смотрящего, то, глядя через соответствующим образом настроенные очки, смотрящий ее где-нибудь да углядит (как герой Джерома – симптомы родильной горячки). Поп-психология, щедро дарящая нам свой лексикон, склонна искать причину бед в личном, а не социальном, вот и признаки токсичности обнаруживаются чаще вблизи: госкорпорации или интернет-платформы редко воспринимаются как токсичные, родители – почти всегда. Так, авторки соответствующего материала [219] в издании «Нож» Маша Пушкина и Настя Травкина сообщают в первых же строках: «Первый признак токсичного общения [c родителями] – вам от него становится плохо», и тот, кому никогда не становилось плохо от общения с родителями, пусть первый бросит в нас всех камень. Вообще, токсичность – то, что бывает с другими, и чаще с теми, кто рядом (правильный ответ про ворчуна – ему и в одиночестве неплохо ворчится, а для токсичности, как для танго, нужны двое). Сам этот термин оказывается связан со с пецифическим представлением о личности, опять же присущим поп-психологии последнего призыва: наше «я» – что-то вроде автономной герметичной капсулы, наполненной аутентичным содержанием; стенки этой капсулы с самого детства подтачивают ржа и гниль, идущие от окружающих, с которыми мы вступаем «в отношения», и от социума в целом. Чтобы сохранить свою хрупкую аутентичность, мы должны нарастить такую броню, что никакой яд не возьмет, – или уплыть в более чистые воды.

Собственно, токсичность – тоже скорее субстанция, чем акциденция; токсичный человек таков, каков есть, потому что такова его природа; шансы, что он очистит сердце и превратится в святого подвижника, прямо скажем, невелики (кстати, само слово «очищение» тоже предполагает некий духовный детокс). С гораздо большей вероятностью он так и будет баобабом тыщу лет, пока не помрет, – поэтому лучше при первых признаках токса бежать от него со всех ног и вообще держаться подальше.

Это представление о «я», как марксизм когда-то, кажется сегодня всесильным, «потому что оно верно»; стоит лишь заметить, что рядом существуют и другие, с этой терапевтической концепцией не схожие, и эта концепция не обещает привести нас к «радости» или «счастью», а лишь стремится минимизировать уровень боли, и, обещая помочь «разобраться в себе», ищет источник всех бед в другом, и… Но тут мы рискуем слишком далеко заплыть в чужие территориальные воды, и эту токсичную критику лучше оставим при себе.

Нынешнее понимание токсичности идет от общего к частному: токсичность, понимаемая как червоточина в отношениях, – лишь разновидность отравы, которая везде. Психология здесь переплетается с экологией: любовь к органической еде и мечта заделаться фермером – вещи того же порядка, что работа над построением здоровых отношений (экологически чистых, без ГМО). Если воспарять к совсем уже далеким обобщениям, в этом отторжении разного рода токсичности есть какое-то неотолстовство, противостоящее духу Просвещения и прогресса, рациональному «эго», которое стремится все на свете познать, подчинить и поставить себе на службу; волевое мужское начало из качалки в спортклубе – лишь далекое отражение той богоборческой души, которая решила однажды, что она здесь главная и должна навязать себя миру. Токсичность – естественное следствие того, что Хайдеггер называет «техникой»: человек вмешался в естественный порядок вещей, подчинил его производству и переработке и оставил после себя свалку токсичных отходов (во вред самому себе: как и в случае с маскулинностью, токсичность обращается против своего носителя).

Токсичность, как мы выяснили, есть в любой власти – и чем более жестока и коварна власть, тем большую склонность она питает к ядам; есть в этих субстанциях какое-то сродство. Оксфордский словарь обратил внимание на слово «toxic» в 2018 году – это был в том числе год отравления Скрипалей – и с тех пор у всемирно-исторического ОЗХО [220] стало только больше поводов для беспокойства. «Главным токсином чем дальше, тем чаще выступает само российское государство, систематически отравляющее отношения что с бизнесом, что с обществом. Другое дело, что то, что воспринимается как яд одними, другим может видеться как символ силы», – писала в 2018-м редактор отдела комментариев газеты «Ведомости» Мария Железнова, снова сближая в пространстве одной фразы силу и яд; три года спустя Железнова была объявлена российскими властями физлицом-иноагентом – и в самой необходимости упоминать об этом видится еще одно проявление властной токсичности, отравляющей даже этот текст.

Современная философия все чаще норовит