От повторного штурма «белые» были вынуждены отказаться, когда узнали, что у них в тылу республиканский отряд генерала Франсуа-Жозефа Вестермана вторгся на территорию самой Вандеи и захватил ее временную столицу Шатийон. Бывший кавалерист, а затем жандарм, Вестерман выдвинулся во время Революции благодаря отчаянной смелости и хладнокровной жестокости. Во время восстания 10 августа 1792 года он одним из первых ворвался в Тюильри, а затем с упоением участвовал в резне сдавшихся швейцарских гвардейцев. Находясь при Дюмурье в Северной армии, Вестерман беззастенчиво грабил бельгийцев, за что получил порицание даже от Марата. Теперь же он бесчинствовал в Вандее. Вернувшаяся из-под Нанта армия «белых» раздавила отряд Вестермана, как скорлупу ореха, однако сам генерал на горе вандейцам спасся.

До конца лета бои в Вандее продолжались по прежнему сценарию: все попытки д’Эльбе, нового генералиссимуса Католической и королевской армии, повести ее в наступление за пределы провинции влекли за собой быстрое сокращение рядов повстанцев и неудачи, зато всякое вторжение «синих» в мятежный регион отражалось с большими потерями для наступающих. Чтобы склонить чашу весов в ту или иную сторону, требовалось какое-то вмешательство извне. И оно не заставило себя долго ждать.

Лето 1793 года французские армии, воевавшие на внешних фронтах, встретили в крайне сложном положении. Утратив после поражения при Неервиндене и предательства Дюмурье всю Бельгию, Северная армия Республики вела на бельгийско-французской границе оборонительные бои против объединенных сил Австрии, Великобритании и Ганновера. Рейнская армия под натиском пруссаков была вынуждена отступить в Эльзас, после чего неприятель блокировал и осадил Майнц, обороняемый 24-тысячным французским гарнизоном.

В течение летних месяцев последовали новые неудачи республиканских войск. 12 июля, после трехмесячной осады, капитулировала крепость Конде, сдерживавшая продвижение армии коалиции из Бельгии вглубь Франции. 23 июля сдался и Майнц, правда, на самых почетных условиях: французские войска получили право уйти со всем оружием и снаряжением, обещав лишь не воевать против антифранцузской коалиции в течение года. Два дня спустя гарнизон в боевом строю и с развернутыми знаменами покинул крепость, отправившись… в Вандею. Переговорщики от коалиции не учли, что у Французской республики есть еще один опасный враг – вандейские крестьяне, и не включили в соглашение о капитуляции условие, запрещавшее сдавшимся воевать и против них. Так закаленная в боях Майнцская армия, как стали называть бывших защитников крепости, оказалась тем самым внешним фактором, который в Вандейской войне склонил чашу весов в пользу Республики.

Тем временем на восточном фронте французы продолжали терпеть все новые неудачи. 28 июля, после трехмесячной осады, капитулировал Валансьен. Гарнизон его проявил за это время чудеса храбрости, однако население города постоянно оказывало давление на военных, требуя скорейшей его сдачи. Далеко не все во Франции горели желанием погибать за Республику.

Впрочем, против Республики летом 1793 года, казалось, была даже погода. К тем проблемам экономики, что стали за время Революции хроническими, добавилась еще и засуха. Стояла такая жара, что реки обмелели, и многие водяные мельницы остановились из-за нехватки воды. Уже привычный дефицит продовольствия на рынках усугубился нехваткой муки. В конце августа 1793 года один из полицейских агентов доносил: «Вместо того чтобы идти на убыль, трудности с получением хлеба возрастают в такой степени, что это вызывает тревогу: некоторые смогли получить хлеб, только простояв в очереди у булочной семь часов, начиная с четырех утра».

Рабочие предместья Парижа вновь роптали из-за дороговизны, которая в августе, накануне нового урожая, стала особенно ощутимой. Дурные вести с внешних фронтов и из Вандеи усиливали общую нервозность. Разные «партии» и политические деятели пытались оседлать нараставшую волну недовольства столичного плебса и на ней подняться к вершинам власти.

«Бешеные», которые в те месяцы учредили две газеты, едва ли не ежедневно призывали к истреблению «заговорщиков» и прочих «врагов народа», якобы виновных в страданиях санкюлотов, к изъятию в пользу народа собственности преступников и установлению фиксированных цен на продовольствие. Эти примитивные, а потому понятные всем лозунги находили отклик в массах. В самом деле, если для улучшения жизни надо лишь убить какое-то количество внутренних «врагов», то почему бы не сделать это? На четвертом году Революции убийствами уже никого было не удивить. Ползли слухи о скором повторении прошлогодней сентябрьской резни.

С «бешеными» за влияние на плебс активно конкурировали деятели Коммуны. Эбер в своей газете «Папаша Дюшен» тоже призывал решительно расправиться со скупщиками-спекулянтами, реквизировать продовольствие у производителей и взять под жесткий контроль его распределение среди нуждающихся. О том же он говорил в Якобинском клубе и у кордельеров. Вместе с тем Коммуна охотно использовала имевшийся у нее административный ресурс, чтобы прижать конкурентов. Когда 18 августа одна из парижских секций выбрала Жака Ру, лидера «бешеных», своим председателем, его несколько дней спустя арестовали по приказу Коммуны. Правда, вскоре Ру отпустили, так и не предъявив обвинения, – но зато теперь все поняли, кто в столице хозяин. Одновременно деятели Коммуны критиковали и Конвент – за недостаточную решительность.

На тех же популярных среди плебса лозунгах расширения репрессий против «врагов Революции» и вмешательства государства в экономическую жизнь пытались играть и «левые» монтаньяры Жак Николя Бийо-Варенн и Жан-Мари Колло д’Эрбуа. Первый при Старом порядке служил адвокатом в Ла-Рошели, но с началом Революции обратил на себя внимание как политический публицист, специализировавшийся на борьбе с «аристократическими заговорами». Он вошел в повстанческую Коммуну 10 августа 1792 года, а в сентябре одобрил резню в тюрьмах. В Конвенте он также не слезал со своего конька, постоянно призывая к расправе с врагами Революции. Колло д’Эрбуа, бывший актер и драматург, тоже попал в Конвент через повстанческую Коммуну и радикализмом своих высказываний не уступал Бийо-Варенну. Оба они и провели 27 июля через Конвент декрет о борьбе со «скупщиками», установивший для тех смертную казнь, а для доносчиков на них – вознаграждение.

Мысль решить экономические и военные проблемы через усиление репрессий вообще пользовалась в августе 1793 года широкой популярностью среди революционеров всех оттенков и уровней. 30 августа Клод Руайе, кюре из Шалона-на-Соне, выступая в Якобинском клубе, произнес слова, которые у многих вертелись на языке и потому вызвали общее одобрение собравшихся: «Пусть террор будет поставлен в порядок дня. Это единственное средство разбудить народ и заставить его спасти самого себя». Заметим, что в представлении оратора – и тут он отнюдь не был оригинален – народ выступал прежде всего объектом революционного действия, а вовсе не его субъектом.