Лидеры Конвента, и в частности члены Комитета общественного спасения, также старались принимать во внимание доминирующие настроения, причем не на словах, а на деле, располагая для этого необходимыми рычагами власти. 23 августа 1793 года Конвент принял инициированный Барером декрет, где говорилось о том, что до изгнания врагов за пределы отечества все французы считаются пребывающими на военной службе, а все ресурсы страны поступают в распоряжение правительства. Благодаря тотальной мобилизации людских и материальных ресурсов революционное правительство получило все необходимое для активизации военно-организационной работы. В Комитете общественного спасения ею занимались Карно, Жан-Батист-Робер Ленде и Клод-Антуан Приёр (из Кот-д’Ор). Именно по их инициативе в короткий срок были созданы новые мануфактуры для производства оружия, боеприпасов и снаряжения, что позволило наладить снабжение войск всем необходимым.

28 августа в жертву принесли первого из «виновников поражений на фронтах». Сдачу Майнца поставили в вину генералу Кюстину, которого отправили на эшафот. Впрочем, и после его смерти дела не пошли на поправку. 2 сентября в Париже узнали о том, что жители Тулона сдали город англичанам. К недовольству материальными лишениями у санкюлотов добавился страх перед повсеместной изменой. Эмоции рвались наружу, и секционные активисты поспешили этим воспользоваться. Рано утром 4 сентября они отправились по мануфактурам и мастерским, призывая всех прекратить работу и выйти на улицы. Рабочих и подмастерьев не пришлось долго упрашивать. К 14 часам Гревская площадь перед Ратушей оказалась заполнена народом. Здесь же была составлена и подана в Коммуну петиция с требованием обеспечить нормальное снабжение жителей хлебом. Прокурор Коммуны Пьер Гаспар Шометт, в прошлом моряк и врач, а во время Революции член Клуба кордельеров, отправился с этой петицией в Конвент. Вернувшись, он сообщил, что депутаты обещали принять всеобщий максимум, то есть ограничить цены на все товары широкого потребления. Однако толпа продолжала волноваться, и Шометт обещал на следующий день лично возглавить делегацию в Конвент с требованием создать «революционную армию» – вооруженные отряды санкюлотов для изъятия у крестьян хлеба по твердой цене. Это был сильный ход: Коммуна переключила внимание протестующих с себя на Конвент и, не имея возможности удовлетворить требования плебса, сама возглавила движение. Эбер добавил, что Коммуна назавтра подготовит соответствующую петицию.

5 сентября делегация Коммуны в сопровождении относительно небольшого числа рабочих и нескольких «левых» якобинцев отправилась в Конвент, где потребовала принять меры по преодолению продовольственного кризиса. В устном выступлении Шометт высказался в пользу создания «революционной армии». Взявший следом слово Бийо-Варенн, пытаясь истолковать требования народа на свой лад, заявил о необходимости поставить Комитет общественного спасения под контроль особой наблюдательной комиссии и арестовать всех подозрительных. Впрочем, идею учреждения «революционной армии» он тоже поддержал. Затем Эбер представил свою петицию от имени Якобинского клуба и «48 секций Парижа». Там уже ничего не говорилось о тех требованиях по продовольственной политике, которые днем ранее, собственно, так взбудоражили санкюлотов, но зато предлагалось придать отрядам будущей «революционной армии» перевозные гильотины, поставить террор в порядок дня, провести чистку среди командного состава армии и предать суду жирондистов.

После этого настала очередь Конвента по-своему воплотить в жизнь «требования народа», что он и сделал, декретировав переход к террору, принятие максимума цен и заработной платы, создание «революционной армии» и реорганизацию Революционного трибунала, позволявшую ускорить его работу. А чтобы впредь секционные активисты меньше досаждали властям своими инициативами, количество заседаний секций, по предложению Дантона, ограничили двумя в неделю, установив выплаты тем, кто их посещает.

Представители просвещенной элиты словно соревновались между собой в том, кто лучше интерпретирует реальные требования плебса в соответствии с собственными политическими целями. Зато, когда подоспевшая к концу дневного заседания объединенная делегация от трех секций Сент-Антуанского предместья попыталась втолковать уставшим депутатам, что санкюлоты хотели совсем другого, нежели то, что от их имени было высказано людьми из Коммуны и Якобинского клуба, ее просто не стали слушать.

Выступление плебса 4–5 сентября стало последним массовым движением в Париже периода диктатуры монтаньяров. Впредь правители Республики делали все возможное, чтобы ничего подобного не повторялось, ведь как знать, кто именно в следующий раз, каким образом и с каким результатом возьмется толковать на свой лад насущные требования плебса? По итогам же произошедшего Комитет общественного спасения и Конвент приняли целый ряд важных мер.

6 сентября Конвент включил в состав Комитета общественного спасения Бийо-Варенна и Колло д’Эрбуа. Члены Комитета предпочли поделиться властью с этими возмутителями спокойствия, чтобы никто больше не поднимал вопрос о наблюдательной комиссии, призванной встать над Комитетом. От других желающих оседлать волну народного протеста Комитет общественного спасения избавился более радикальным способом: 5 сентября по приказу этого органа лидер «бешеных» Жак Ру был арестован и отправлен в тюрьму, откуда уже не вышел. Варле также подвергся аресту, а после того, как его некоторое время спустя освободили, сделал «правильные» выводы и в большую политику уже не лез.

13 сентября Конвент постановил, что состав Комитета общей безопасности, курировавшего работу полиции и принимавшего решения об арестах, назначается отныне по представлению Комитета общественного спасения. То же правило распространялось и на другие комитеты Конвента. Это был важный шаг по пути централизации власти: Комитет общественного спасения отныне превращался в высший исполнительный орган, которому подчинялись все остальные.

17 сентября Конвент принял декрет о «подозрительных», по которому лишению свободы на неопределенный срок – «до заключения мира» – подлежали лица, которым местные власти отказали в свидетельстве о благонадежности, государственные служащие, отрешенные от своих должностей, родственники эмигрантов и т. д. и т. п. Согласно же уточняющему этот акт постановлению Коммуны Парижа, подозрительными следовало считать тех, кто, «ничего не сделав против свободы, равным образом ничего не сделали и в ее пользу». Иначе говоря, наказанию в виде отправки в тюрьму на неопределенное время подлежали не преступники, виновные в каких-либо правонарушениях, а лица, всего лишь вызвавшие сомнения в своей благонадежности у государственных должностных лиц или даже просто у членов местных революционных обществ. Такой декрет открывал практически безграничные возможности для произвола: отныне ни один человек не мог иметь гарантий от зачисления в «подозрительные». Всего же во Франции за последующие месяцы по этому закону будут арестованы до полумиллиона человек. Неизбирательный характер репрессий порождал в стране всеобщее чувство страха, которое позволяло находившемуся у власти небольшому, но сплоченному меньшинству управлять отнюдь не дружелюбно к нему настроенным большинством. Насаждение массового страха для достижения конкретных политических целей и составляет, собственно, сущность того явления, которое со времен Французской революции носит название «террор» (от франц. la terreur – «страх, ужас»).