«Ладно, посмотрел и хватит, пора инициировать», – решил я и, не выпуская мечи из рук, подтвердил свое согласие.

Внимание! Легендарные клинки у вас в руках – оружие злое и своенравное! Процедура инициации может вызвать неоднозначную моральную оценку! Вкупе с полным погружением в образ это может повредить вашей психике.

Вы уверены в своем выборе? Начать инициацию?

Да/Нет/Отложить.

Злые и своенравные? – с интересом посмотрел я на тихие и спокойные сейчас клинки. Не сказать, чтобы совсем не волновался, когда подтверждал согласие, но все равно – у меня выбора-то и нет особо. Мне выбираться отсюда надо, а для этого нужны инструменты, как ни кощунственно это звучит по отношению к таким красивым своей сдержанной смертоносностью мечам.

Стоило нажать «Да», как неожиданно стало тихо. И так вокруг тишина была, но сейчас она стала совсем могильной, даже звенящий отзвук исчез.

Внимание! Вы принимаете участие в сценарной ситуации!

Внимание! Находясь в сценарной ситуации, вы неопределенное время не сможете покинуть игровой мир!

Внимание! Чтобы прервать сценарную ситуацию, просто встаньте с колен.

«Встаньте с колен? А я разве на коленях?» – удивился я, но тут таблички с текстом предупреждения растворились в воздухе, и меня будто неведомой силой приземлило на пол. Руки с мечами вытянулись вверх, острия уставились в потолок, но клинки сразу начали опускаться вниз.

Я сейчас, хотя и действовал сам, смотрел на происходящее словно со стороны, не в силах повлиять на процесс. Нет, скорее всего, захоти – и можно подняться, прервав происходящее, но пока точно не время. Ведь даже начала еще не посмотрел.

Клинки между тем опустились и плашмя легли мне на плечи – Тень Вспышки в правой руке на левое, Кровавый Жнец в левой на правое. Перед глазами встали мои кулаки, сжимающие рукояти. Голова начала запрокидываться назад и остановилась только тогда, когда я смотрел прямо в потолок, а острия лежащих на плечах и скрещенных на спине мечей в пол. Вдруг мои руки слегка дернулись и медленно двинулись вверх.

Черт. Я не люблю иголок и не люблю резаных ран.

Чуть заскрипела кожа на шее, разрезаемая клинками, и я почувствовал щекочущие ручейки потеков крови. Слегка прикрыв глаза, усилием воли сдержал первый испуганный порыв вскочить на ноги, и остался недвижим.

Горячая жидкость чувствовалась уже на спине. Кровь текла все обильней и обильней, а клинки между тем двигались медленно, будто наслаждаясь, упиваясь моей кровью. Перед глазами немного помутнело, в ногах появилась предательская слабость.

«А я смогу встать, если что?»

«А я успею?»

«А они меня не убьют?»

Неимоверного усилия стоило сдержать панику и не вскочить на ноги, едва лишь вспомнил о камере, куда попал после смерти.

Все же, надеюсь, эльф не для того мне мечи принес, чтобы я ими себя убил и обратно в камеру попал. А вдруг?

Руки между тем, поднимаясь, все шире расходились по сторонам, а раны на шее становились все глубже. Теперь предательская слабость была не только в ногах, но и во всем теле, а изображение плыло перед глазами.

«Эх, будь что будет!» – подавил я очередной порыв попытаться вскочить на ноги, и тут голову слегка дернуло – изогнутые острия клинков прошлись по открытым ранам, чуть зацепив, и мечи, рванув кожу в последний раз, поднялись вверх.

Несколько капель крови упало мне на лицо. Пару мгновений я постоял с воздетыми вверх руками, а после начал медленно падать ничком.

Пелена серого мрака упала перед глазами еще до того, как ударился лицом в пол.

Лишь только въехали в поселок, как Любовь Никитична уже почувствовала неладное – повеяло холодом смутного предчувствия и женщина приподнялась на сиденье, сделав музыку потише. Даже когда длинный и широкий представительский седан несколько раз чиркнул днищем по гребням неровностей дороги, Любовь Никитична промолчала, не попеняв мужу на то, что уговорил ее купить эту машину, а не городской кроссовер, как она хотела.

Любовь Никитична поджала губы – и так настроения никакого нет, а тут еще это неясно откуда появившееся беспокойство. Вспомнив о том, о чем зареклась ближайшую неделю не вспоминать, женщина скрипнула зубами – ее несколько дней назад без причины выпнули из органов с унизительной характеристикой, и чтобы прийти в себя, а после попытаться разобраться в причинах, бывший сотрудник полиции ехала сейчас пожить на дачу. Как раз в начале года там ремонт закончили, а месяц назад и баньку поставили.

Пока ехали по поселку, несколько брошенных вслед машине взглядов встречных деревенских жителей лишь усилили беспокойство женщины.

– Коля, давай побыстрее, а? Давай, давай, – настойчиво произнесла Любовь Никитична, в нетерпении ерзая на сиденье.

Николай, худой и субтильный мужчина, в противовес раздавшейся в последние годы вширь супруге, ничего говорить не стал, но скорость прибавил, закрутив быстро рулем, объезжая многочисленные ямы. Теперь за машиной поднимался шлейф пыли – конец лета выдался жарким, и поверхность грунтовой дороги в отсутствие дождей была высушенной и пыльной.

– Ох ты ж. ять! – не выдержала Любовь Никитична, когда из-за поворота показался забор дачи. – Твою мать, Коля! – выругалась женщина, практически на ходу выскакивая из машины и с невероятной для своих объемов прытью бросаясь к калитке высокого глухого забора.

Руки у Любовь Никитичны тряслись, отпереть замок получилось не сразу. Но когда, скрипнув, калитка в створке ворот открылась, руки у женщины затряслись еще сильнее.

Дачи больше не было. Вместо красивого и аккуратного, облицованного сайдингом дома с кокетливой красной крышей теперь среди серо-черного покрывала пепла и обугленных остатков бревен сюрреалистическим пейзажем возвышался над землей каркас чудом устоявших труб проведенного во все комнаты отопления.

И прямо у ног Любовь Никитичны, будто насмешкой, валялся желтый от жара флюгер, совсем недавно купленный в строительном гипермаркете. Флюгер, устанавливать который она со скандалом загоняла на крышу Колю.

– Это что же… как… – полные губы женщины невольно задрожали.

– Любка, слышь, – послышался сзади каркающий голос.

Женщина резко обернулась и встретилась взглядом со старой бабкой – соседкой, которая еще когда Любовь Никитична двадцатилетней девушкой приезжала сюда, на дачу к родителям, была такой же сухонькой, согбенной и седой.

– А? – не в силах вымолвить ни слова, посмотрела женщина в серые, затянутые пеленой старости глаза.

– Тебе письмо тут, – несказанно удивив женщину, старушка протянула письмо.

– Письмо? – машинально проговорила Любовь Никитична, удивленно беря простой конверт без подписей.

– Ага, сегодня утром просили передать, – каркнула соседка.