он, нацелив на меня конец перьевой ручки, словно пытаясь выстрелить. — Восемьдесят пять тысяч я вам плачу за ваше предприятие, господин Чапаев! И завтра же переписываем его на меня. Вы довольны? — и, не дожидаясь моего ответа, макнул перо в чернила. И, высунув кончик языка от усердия, вывел в книжке первые каракули.

А я, пока он подписывался, еще раз наполнил стопки. Пододвинул одну господину Суслову. Тот, на секунду оторвавшись, проглотил огненную воду, сморщился и, откусив от огурца, мокрыми от рассола пальцами снова взялся за перо.

— Вот, — торжественно оторвав чек от корешка, произнес он и протянул бумажку мне. — Держите!

Я аккуратно принял чек. Да, мой пьяный посетитель действительно выписал мне эту сумму. Пропись суммы на чеке была красивой, каллиграфической, а подпись владельца размашистой, едва ли не наполовину чека. Суслов смотрел на меня, наслаждался своим широким жестом и ждал от меня ответа. А я, повертел чек в руках, посмотрел на свет водяные знаки, а затем, стерев с лица льстивую улыбку, разорвал чек на две половины. Бросил их на стол перед посетителем. Такого Суслов от меня не ожидал.

— Что? Да как…!? — возмутился было он, а затем через секунду сделал новое предложение. — Девяносто тысяч, девяносто пять!

Я мотал головой, отрицая предложения. Даже та сумма, что он озвучивал, была, по моему мнению, явно недостаточна. Мое предприятие стоило дороже.

— Нет, уважаемый господин Суслов, предприятие не продается.

— Но почему? — не понял он.

— Мое предприятие стоит дороже, — ответил я и, предвосхищая новое предложение, поспешил добавить. — Но даже если вы мне дадите за него все свои двести тысяч, то я его все равно не продам.

— Но почему? — повторил вопрос Суслов.

— Потому что, я только на одних патентах больше заработаю.

— Патентах? — спросил он не понимая. — На каких патентах?

Я поправился:

— На привилегиях. За предприятием числится несколько зарегистрированных привилегий и еще несколько на подходе. И каждый из них обещает принести очень хороший доход. Во много раз превышающий ваше предложение. И именно поэтому я не желаю вам продавать свои акции. И к тому же я не единственный владелец.

— А может, вы тогда продадите мне свою долю? — попытался найти выход Суслов. — Сколько вы хотите?

Я медленно качнул головой:

— Нет.

Несостоявшийся покупатель сник, опустил плечи, отвернулся. Не глядя, сунул чековую книжку в карман пиджака. Совершенно убитый поднялся со стула и развернулся, намереваясь выйти.

— Подождите, — остановил я его.

Суслов встрепенулся с надеждой. Но я жестом показал на пропадающий накрытый стол и початую бутылку водки.

— Я вижу — вы хороший человек, — сказал я ему, — не расстраивайтесь. Давайте поговорим.

Он задумался и кивнул, соглашаясь. Вяло присел к столу. Подцепил вилкой кусок буженины, отправил его в рот и размеренно зашевелил челюстями. Я разлил еще по стопочке, пододвинул ему. Чокнулись, с выдохом выпили.

Суслов сморщился.

— Дрянь водка, — сообщил он, когда спазм в глотке прошел. — Мне не нравится. Я раньше только кагор пил.

— А почему? — поинтересовался я. — Странно, что вы никогда не пробовали раньше водку.

Суслов отмахнулся, пояснил:

— Я с одиннадцати лет при церкви был. Меня туда папенька отдали. Сначала коров пас, дерьмо из свинарника убирал. А потом диаконом стал, за имуществом следил. А в церкви только кагор. Мы его понемногу брали, пока никто не видел, водой разбавляли, чтобы не догадались.

— Неужто водочкой никто не баловался? — не поверил я ему.

Суслов усмехнулся.

— Ну как же, батюшка наш очень даже ее любил. Но другим строго настрого запрещал. Говорил, что от нее все беды, святым крестом бил того от кого пахло — а он у него тяжелый, из золота.

— Батюшка ваш был прав, — подумав, согласился я. — Так вы и сейчас диаконом?

Господин Суслов уже совсем пьяный мотнул головой.

— Нет, ушел я, — произнес он и, скривившись от нахлынувших воспоминаний. — Папенька у меня померли и мне половина наследства досталась. Так я и ушел. Батюшка уговаривал остаться, церкви пожертвовать.

— Однако ж, богатым человеком был ваш родитель. Чем он занимался?

— На бирже играл, зерном торговал. Миллионами ворочал. Эх, господин Чапаев, двести тысяч это не богатство — так, остатки. Когда моя матушка жива была — вот тогда было богатство. Миллионы были.

Суслов искренне печалился о своих умерших родителях. Он их любил, что отца — отдавшего его в услужение церкви, что мать, неизвестно когда умершую. От воспоминаний у него даже увлажнились глаза.

— За что же ваш отец так с вами поступил? Почему церкви отдал? — спросил я, пододвигая Суслову закуску. Пить ему уже достаточно — надо покушать.

Он вздохнул. Отправим в рот маринованный груздь, ответил:

— Маменька моя умерла, когда я был еще ребенком. Папенька потом другую себе жену нашел, а меня отослал подальше. Нет, вы не подумайте ничего такого, господин Чапаев, он меня любил. Всегда приезжал ко мне, общался, гостинцы приносил. Просто мачеха моя злая была, а он хотел мне только хорошего. А потом у него родилась дочка — сестра моя единокровная. Вот наследство, папенька и завещал разделить между нами поровну, — он ехидно усмехнулся. С непривычки его совсем развезло. Его речь замедлилась, стала спотыкаться. — Говорят, что когда поверенный зачитывал завещание, моя мачеха верещала как свинья резанная, плевалась на всех. Поверенного даже поколотила. И папеньку моего проклинала на том свете. Не думала, что мне половина достанется.

После этих слов он, вдруг выпрямился, вперил в меня негодующий взгляд, а потом со всего маху ударил кулаком по столу, так, что посуда жалобно задребезжала:

— С-сука! Еще отдавать не хотела! — выкрикнул он, теряя над собой контроль.

Дальнейшего разговора у нас не получилось. Четвертушка, что принял на грудь Суслов, окончательно его подкосила. Его движения быстро теряли координацию, а взгляд терялся в пространстве — глаза так и бегали по комнате, не в силах на чем-либо сосредоточиться. Он попытался встать, но его повело в сторону — оперся руками о стол, опрокинул разнасолы, безнадежно испачкав свой пиджак. Рванул на груди ворот рубахи. Каким-то чудом смог сосредоточиться, поймал меня взглядом и с какой-то непонятной торжественностью в голосе, сообщил:

— Меня сейчас вырвет…, — и склонился над самой глубокой тарелкой, грозя выполнить обещанное.

Я поспешил ему на помощь, разворачивая бедолагу в сторону ведра для испорченных бумаг…

Глава 9

Вечером того же дня я имел разговор с Мишкой. В беседке, что стояла под старой березой, за чашкой ароматного чая. Благо на улице было еще тепло и солнечно. Рассказал ему все произошедшую историю с господином Сусловым. Мишка, поначалу ухмылявшись,