Голубин улыбнулся понравившейся аллегории.

— Нет, он по головам не пойдет. Он из тех, кто кропотливо копает и терпеливо ждет. На подлости он не способен, это я могу вам гарантировать. Ну, так что? Подходит вам такой человек?

Я развел руками:

— Ну, раз вы считаете, что он потянет создание банка и его управление, то, наверное, да. Как мне его найти?

— Подождите минутку, я сейчас, — ответил Голубин вставая. — У меня должно было быть записано.

И он ушел в другую комнату. Его долго не было, Маша за это время успела накрыть на стол, наполнить глубокие тарелки окрошкой, залить ее ледяным квасом и во главу стола поставить ажурную розетку с ядреной горчицей и банку домашних, еще не загустевших сливок. От одного только вида этого пиршества у меня потекли слюнки.

Наконец, Голубин вернулся. В руках он держал небольшой клочок бумажки, по которой сквозь очки прочитал:

— Вот — Андрей Григорьевич Моллер. Он переехал в Москву, но адреса я его, к большому сожалению, не нашел. Но зато знаю, что он работает в одном из отделений Русско-Азиатского банка. Думаю, там его будет не трудно найти.

— Немец? — удивился я.

— Нет, — в свою очередь удивился моему вопросу Голубин. — С чего вы взяли?

— А фамилия немецкая.

— Разве? — опять удивился он. — Я думал еврейская. Ну да ладно, это не важно — у вас какие-то сложности с немцами?

— Да нет, абсолютно никаких, — пожав плечами, ответил я. А сам почему-то подумал о грядущей Первой Мировой Бойне, где нашими противниками будут немцы. Кто его знает, как оно может оказаться? Вдруг этот Моллер в будущем окажется завербованным агентом, и все наши заграничные активы он сольет противнику. Бред, конечно, на грани фантастики, но все же?

— Так вам давать адрес его работы или нет?

— Давайте, конечно, давайте, — с готовностью выхватил я у него листочек и понадежнее, чтобы не потерять, спрятал во внутренний карман дорогого пиджака.

А Голубин на мою выходку по-доброму улыбнулся, спрятал в карман халата ненужные уже очки и, потерев энергично ладонями, воскликнул:

— Ну-с, дорогой Василий Иванович, коль мы с вами все дела уже сделали, то не помешало бы и вкусить чего нам бог и наша Маша послали. Прошу к столу!

Москва меня встретила ласковым теплым ветром и красивым золотым листопадом. Солнце приятно грело мой затылок, ветер нежно облизывал бритые щеки. Опавшие листья с тихим шелестом перекатывались по широкой мостовой и попадали по ноги спешащим прохожим, где и находили свою окончательную погибель, с негромким шепотом ломаясь и истираясь в пыль. Дождя здесь давно не было, ветер иногда веселым вихрем вальса поднимал вверх иссушенную пыль и мелкие умершие листочки акаций и бросал их в лицо случайных прохожих, пытаясь поделиться с ними своим хорошим настроением. Но люди не понимали его желания — они отворачивались он озорного вихря, плевались от попавшего в рот мусора и стремились поскорее пройти мимо. Ветер не обижался на них, продолжал сам с собою играть опавшей листвой, гонять её по длинным улицам и подкидывать раз за разом вверх, устраивая собственный праздник листопада. Это было красиво.

Я не без труда отыскал в Москве нужное мне отделение Русско-Азиатского банка. Здание с высокими светлыми окнами, на втором и третьем этажах которого были жилые квартиры, стояло на углу улицы, и я прошел бы мимо, если б случайно не заметил неброскую рекламку, приглашавшую горожан кредитоваться. Ни швейцара на входе, ни вывески гласившей, что здесь располагается отделение банка… И лишь зайдя внутрь, я понял, что в этом отделении с населением не работают. Здесь не было общепринятых залов, в котором за стойками должны сидеть мужчины-клерки, не было мест, где можно было присесть или настрочить на бумаге поручение. Было лишь небольшое фойе с гардеробной и длинный коридор с многочисленными кабинетами.

А швейцар обнаружился внутри. Уже пожилой мужчина с седыми пышными бакенбардами склонился, приветствуя меня, и густым басом вежливо спросил:

— Что угодно господину?

Я осмотрелся. В фойе было богато — позолоченная лепнина на потолках, широкие ковры с глубоким ворсом на полах, кожаные диваны, зеркала до потолка и люстра, с электрическим освещением. Шик!

— Мне необходимо увидеть Андрея Григорьевича Моллера. Он здесь?

— Да, — склонил голову швейцар. — Андрей Григорьевич здесь. Вы по какому вопросу?

— Передайте ему, что я от Голубина Ивана Николаевича. У меня к нему письмо.

— Хорошо. Ожидайте, — и широким жестом он пригласил меня утонуть в мягком кожаном диване. Что я и не замедлил с удовольствием сделать, положив рядом с собой кожаный портфель с которым я и приехал в Москву.

Минут через десять в фойе вышел мужчина средних лет, в черном деловом костюме, в канцелярских нарукавниках от чернильных пятен. Он внимательно посмотрел на меня поверх золотой оправы круглых очков и спросил:

— Вы от Ивана Николаевича? Да?

— Да, я, — ответил я, вставая и протягивая руку для знакомства. — Рыбалко Василий Иванович.

— Очень рад, — охотно пожал мою руку Моллер. — Ну-с? Мне сказали, что у вас для меня письмо?

— Да, конечно, — я вытащил запечатанный конверт из внутреннего кармана пиджака и протянул его клерку. Тот с готовностью его вырвал, как будто давно ожидал весточки от старого знакомого, с нетерпением вскрыл и жадно погрузился в чтение, поглощая глазами строчку за строчкой, наплевав на вежливое со мной обхождение. Когда коротенькое письмо было прочитано и сложено, господин Моллер, словно извиняясь, развел руками:

— Вы уж простите меня э…, Василий Иванович. Я думал, что вы обычный курьер или нарочный.

— Да ладно, чего уж там, — отмахнулся я. — Бывает…

— Как там поживает Иван Николаевич, не хворает?

— Жалуется, что здоровье донимает. Поэтому и ушел с поста управляющего.

— Ах, какая жалость, — сокрушенно ответил господин Моллер. — Надо бы мне его навестить.

— Всенепременно. Он зазывает вас с супругой в гости на Рождество.

— Непременно приеду, непременно. Сегодня же напишу ему письмо и сообщу об этом. Ну да ладно об этом. Из письма Ивана Николаевича я понял, что у вас ко мне какое-то важное дело? И он настоятельно просил меня уделить вам мое время.

— Да это так, — кивнул я, подтверждая.

— Тогда, Василий Иванович, пройдемте в мой кабинет.

Кабинет у Андрея Григорьевича был обставлен не хуже чем фойе. Те же зеркала в потолок, ковры, приглушающие шаги и дорогая английская мебель. А телефонный аппарат на стене подчеркивал нетривиальное положение хозяина кабинета.

Меня пригласили присесть за стол, что я и сделал, приземлив свой зад на мягкий стул неизвестного английского