Потрепанный Сашка “зализывал раны”, а соседская Маринка кормила его сушеной малиной. Юля в изнеможении опустилась на крыльцо.

— Теть Юль, малину будете? — Маринка протянула ей горсть.

Юля молча взяла у девочки ягоды и принялась жевать. Теток из комиссии и след простыл. Даже не верилось, что в этой тишине сада только что разыгрывалась настоящая драма. Примерно через полчаса на крыльцо вышли оператор и девушка из съемочной группы, а за ними — глава города.

Пока оператор осматривал фасад дома, мэр подошел к Юле и участливо спросил:

— Вы хозяйка?

Юля кивнула.

— Работаете? — столь же участливо продолжил он, но Юля ответить не успела, поскольку оператор уже нашел фон и позвал мэра.

Глава огляделся и, заметив Сашку с Маринкой, подмигнул им и пригласил сниматься вместе с ним. Маринка моментально прилипла к мэру, а Сашку пришлось уговаривать. Девушка из съемочной группы долго втолковывала, что передача поможет им с братом. Только после этого он подошел к крыльцу, на фоне которого с серьезным видом стоял глава города и корчила рожи в камеру остроносая Маринка. Получилась копия картины “Ленин и дети”.

Девушка прицепила главе на пиджак микрофон и сама повернулась в камеру.

— Город Вишневый, — начала она, — самый обычный провинциальный городок Среднего Поволжья. История, о которой мы хотим рассказать, тоже обычная. Солдат вернулся с войны… За время, пока он воевал, его маленький брат осиротел и стал беспризорником. Волею судьбы братья встретились. Теперь только от нас с вами, окружающих людей, будет зависеть то, как сложится их жизнь. К судьбе этой семьи не оказался безучастным ныне действующий глава администрации города Петр Ильич Бесчастных.

Интервью с мэром шло гладко — он говорил как по писаному, обещая всяческую поддержку и защиту этому дому, заодно вспомнил, что делается в городе для таких детей, как Сашка. В частности, про реабилитационный центр.

— Я там была, — немедленно встряла Маринка. — Меня там наголо обрили и платье отняли теть-Марусино!

В гладкой беседе вышла заминка.

— Ты тоже сирота? — подставила ей микрофон ведущая.

— Нет, я с другой мамой теперь живу и Вовиком. А родная мать пьет и кушать нам не дает. Нас с сестрой взяли в семью, а Славика — нет, потому что он маленький.

Лицо Маринки неожиданно разъехалось в разные стороны, из глаз брызнули слезы. Она выразительно шмыгнула носом и отлипла от мэра.

Юля увела Маринку к собачьей будке, где усталая от лая псина наблюдала за происходящим, положив мудрую голову на лапы. Псина подняла морду только тогда, когда из дома вышли потрепанный милиционер и красный как свекла военком.

Вероятно, военкому все же пришлось дать интервью. Они, пригнувшись, как в кинотеатре во время сеанса, протрусили к калитке, а там разбежались в разные стороны. Мэр тоже уехал, предварительно поинтересовавшись у Юли, запаслась ли она на зиму дровами. Убежала и Маринка, а Юля с Сашкой отправились в школу забирать Олю с продленки.

В доме все еще шли съемки, но о камере и притулившемся в углу операторе, казалось, все забыли. Оба ведущих хлебали на кухне, вчерашний борщ, а Наташа сидела в кресле напротив Андрея. Они тихо беседовали.

В голландке потрескивали березовые поленья, от нее шел ровный тягучий жар. Съемочную группу разморило, никто особо не вслушивался в тихий разговор Наташи и Андрея. Никто, кроме Лерки. Она сидела одна в ранних сумерках Юлиной спальни, с ногами забравшись в старое кресло и обратившись в слух.

— А из еды чего хотелось больше всего? — спрашивала Наташа вполголоса.

— Картошки хотелось. Я до сих пор лапшу не могу есть, — улыбнулся Андрей. — И варенья наелся на всю оставшуюся жизнь. Входим в селение, дома пустые, а погреба — полные этого варенья… У нас такого не варят. Айва там всякая, алыча, инжир…

— А плакать приходилось?

Андрей опустил голову. Лерка вытянула шею.

— В Грозном месяц плакал, — вскинул Андрей на Наташу серые глаза. — Месяц хоронил друзей — одного за другим. Всех похоронил. А сам вот — жив остался.

— А какой день на войне тебе особенно врезался в память? — спросила Наташа.

Андрей посмотрел на нее со странной улыбкой, от которой у Лерки мороз пробежал по спине.

— В тот день я охранял блокпост. День был солнечный, спокойный. Смотришь на траву, цветы эти… Днем тоже стреляли, но меньше, а как сумерки лягут — из-за каждого угла буквально. Дежурить я должен был день — двенадцать часов. Ночью смена. А к нам накануне пополнение привезли. Зелень. Один парнишка хохмач такой, еще не успел сообразить, куда попал, все анекдоты травил, прикалывался. Ну, знаете, есть такие, глаза детские, рот до ушей… И вот — мне на обед идти, этого пацана приводят за меня постоять. На полчаса, кухня рядом. Он еще что-то сострил насчет армейской пайки. Я пообедал, возвращаюсь на пост, а этого пацана убили. Он мертвый лежит на том месте, где я должен был стоять. У него на лице улыбка. Он так и не успел сообразить — куда попал. У меня так его лицо, и отпечаталась в мозгах. Почему? Я даже не помню, как его звали…

Андрей замолчал, стало особенно слышно, как шумит пламя в печке.

Народ задумчиво молчал. Ведущие, оказывается, давно сидели на полу, у ног оператора, и тоже слушали этот неспешный разговор.

— Твой брат Саша признался, что каждую субботу ездил в церковь и ставил свечку за твое здоровье перед иконой “Нечаянная радость”, — вспомнила Наташа. — Ты веришь в силу молитвы?

— В Сашкины молитвы нельзя не поверить, — улыбнулся Андрей.

Вернулась Юля с детьми. Сашка с Олей уселись в уголке, стали перешептываться. Вскоре из их угла стал доноситься смех — Сашка рассказывал Оле дневное происшествие как забавное приключение. Детям было весело. На середину комнаты был выставлен стол, который быстро заставили вареной картошкой, изрезанным тонко салом, квашеной капустой и ядреными, с запахом укропа, солеными огурцами. Позвали водителя! Тот, видимо, привыкший на своей работе к разному, не ворчал и не подгонял телевизионщиков. А те вдруг разом расслабились, загалдели, стали в деталях вспоминать, как они “сделали” этого мэра, этих теток из комиссии и мента и вообще всех победили.

А Наташа еще несколько раз успела перехватить взгляды Андрея, будто невзначай брошенные на Юлю. Увлеченная своим открытием, Наташа совершенно упустила из вида собственную дочь. А Лерка и не прятала своих взглядов — она во все глаза пялилась на Андрея.

То, что беда не приходит в одиночку, не секрет. И все же когда навалилось все сразу, Наташа поняла: она на грани срыва.

Рожнов, проработав месяц на вожделенном автобусе, запил и нарвался на увольнение. Вечно пьяный, бритый наголо, без передних зубов, Рожнов неумолимо напоминал ей отчима, которого Наташа в свою бытность подростком яро ненавидела. Точнее, она испытывала к отчиму горючую смесь чувств: ненависть, презрение, брезгливость, а когда умерла мама, то еще и жалость.