Отчим был маленький, скрюченный, вечно наголо обритый, с синими от наколок руками. Наташа тогда была уверена, что он был таким всегда, чуть ли не от рождения. Но теперь, наблюдая за деградацией некогда весьма симпатичного Рожнова, она догадалась, что и отчим мог быть когда-то более-менее похожим на человека. Но в процессе жизни плавно перешел из человека в обезьяну.

Бородин не звонил. Прошел месяц. Ровно месяц Наташа с тоской поглядывала на телефон, не понимая, как можно так все оборвать разом. Без объяснений. Ни с того ни с сего.

На работе ей грозила подготовка новогодних утренников. Единственная почка и не совсем здоровое сердце требовали все больше внимания. Однажды утром, еле дотащив себя до работы и выгрузив то, что от нее осталось, в кабинете директора, Наташа категорически заявила:

— Увольняйте меня. Я выдохлась.

Директор забегал. Наташа приготовилась к чему-то подобному, но реакция сотрудников все-таки превзошла ее ожидания.

Он собрал всех, кто находился в это время в здании, и все они в унисон начали стонать по поводу ее заявления. Наташа не хотела никого видеть. Она убежала к себе в студию и там разревелась. Завхозиха отпаивала ее валерьянкой, все вокруг ходили на цыпочках. А к концу рабочего дня запыхавшийся директор положил перед ней на стол синюю путевку. В Сочи…

Весь коллектив снова столпился у дверей, и Наташа опять разрыдалась, только теперь по другому поводу. Она никогда не была в Сочи. Это ее голубая мечта. Лерка дома искренне порадовалась за мать.

— Но ты-то как тут без меня… с отцом? — сомневалась Наташа.

— И не думай об этом, мам, — успокоила Лерка. — Нас обещали на карантин закрыть — полкласса гриппует. Я тогда в деревню уеду.

Особо раздумывать было некогда — нужно было за пять дней пройти комиссию.

И вот, проведя ряд профилактических бесед с Рожновым и оставив дом на Лерку, Наташа села в поезд и укатила в Сочи.

Проведя ровно два карантинных дня в обществе пьяного папаши, Лерка собрала сумку и отправилась на вокзал с твердым намерением навестить бабушку. Но на подъезде к нужной станции она вдруг отчетливо поняла, что готова проехать свою остановку. И что именно так она и сделает. В Вишневом, выйдя на единственную асфальтовую улицу, Лерка осознала, что сотворила нечто. А если ей там не обрадуются? Все-таки Юля — мамина подруга, а не Леркина. Хотя с другой стороны, с Леркой они даже ближе по возрасту. С мамой Юлю разделяют почти тринадцать лет, а с ней, Лерой, только одиннадцать. Так что Лерка имеет все основания ждать от Юли радости по поводу приезда гостьи. Да Лерка не будет никому в тягость! Она станет возиться с Оленькой, читать ей книжки, заниматься с Сашкой, мыть полы, даже готовить.

Ну в самом деле, что делать у бабушки? Пьяный дед ничуть не лучше пьяного отца, это проверено. А Юрка? Воспоминание о Юрке теперь вызывало у Леры чувство, схожее с недоумением. Чем он так долго мог привлекать ее? Почему он казался ей интересным, недосягаемым, симпатичным? Она просто была маленькая. Теперь Лера чувствовала себя намного старше.

Подойдя к дому с деревянной калиткой, Лера постучала, немедленно вызвав лай собаки, и стала притаптывать ногами снежок. Открывать ей не торопились. Тогда на минуту ее поступок представился в новом свете: она притащилась, а дома никого нет! Юля с Оленькой могли уехать к бабушке, а Андрей с Сашкой… Лерка испугалась собственных мыслей, и толкнула калитку.

Пес, узнав ее, заскулил и завилял хвостом, а затем мирно улегся в будку. Дверь в сени оказалась незапертой, Лерка облегченно вздохнула. В сенях она остановилась перевести дух. Сердце отчего-то выстукивало чечетку в груди. А потом Лерке показалось, что она слышит, кроме собственной чечетки, еще какие-то звуки. Лерка прислушалась. К механическим звукам, напоминающим стук или катание на ровной поверхности чего-то тяжелого и неровного, примешивалось человеческое дыхание, настолько шумное, что создавалось ощущение, будто человек в комнате занимался непосильной физической работой.

Припомнив в деталях обстоятельства прошлого своего пребывания здесь, Лера решила, что в любом случае ее помощь не помешает, и шагнула из сеней в прихожую. Не сделав и двух шагов, остановилась озадаченная. Посреди большой комнаты была установлена лавка — не лавка, а что-то в этом роде. Сооружение это было не выше стола, но размером с кровать. На лавке, лицом вверх, лежал Андрей. Он располагался к Лерке головой, а посему видеть ее не мог. Весь он был поглощен собственными перемещениями по этой лавке. Постепенно, приглядевшись, Лера догадалась, что поверхность лавки оснащена какими-то не то колесиками, не то шариками и являлась для Андрея то ли тренажером, то ли массажером.

Помогая себе здоровой ногой и руками, Андрей двигал свое непослушное тело туда-сюда по доске. Зрелище было одновременно притягивающим и отталкивающим. Закончив свои упражнения на доске, Андрей дотянулся, достал из-под лавки какую-то колючую щетку и начал массировать больную ногу, начиная от бедра. Он мял ее до тех пор, пока она не стала красной. Спина Андрея покрылась потом. Но, похоже, он не собирался давать передых ни себе, ни своей ноге.

Лерка на цыпочках отошла к двери и постучалась.

— Войдите, — не оборачиваясь, пригласил Андрей. Она для видимости стукнула дверью и вновь проделала путь от дверей до дверей.

— Не ждали? — улыбнулась она.

— А, это ты, длинноножка? Почему без мамы?

Лерку слегка покоробил вопрос. В конце концов, она уже не маленькая, чтобы ее за руку водили. Но удержалась от дерзкого ответа. Не переставая удивляться себе самой, она ответила весьма легкомысленным тоном:

— Мамочка в Сочи укатила. Так что я сама себе хозяйка.

— А что же, хозяйка сама себя от школы освободила? — в тон ей поинтересовался Андрей.

— А от школы меня освободил его величество карантин! — Лерка плюхнулась на диван. — И поскольку я обещала Юле приехать и позаниматься с твоим братиком, я и явилась.

— Правильно явилась. — Андрей уже поднялся со своего тренажера и прошелся по комнате на костылях. Лерка обратила внимание, какие сильные мышцы на его руках, спине. — Он уже неделю ходит в школу, но, честно говоря, трудно ему приходится. Особенно по иностранному.

— Так я и знала! — всплеснула руками Лерка. — Иностранный — мой конек. Я Сашку в два счета подтяну, не проблема.

Лерка с радостью отметила перемены, произошедшие в Андрее за то время, что не видела его. Тогда, в госпитале, он выглядел таким замкнутым, совершенно закрытым для общения. В прошлый свой приезд, с телевизионщиками, Лера увидела Андрея в его страдании, боли. Подслушивая разговор матери с солдатом, она стала невольным свидетелем его прошлого. Сегодня Андрей предстал перед ней энергичным, волевым и… открытым.

Лерке легко было с ним общаться, и она с удивлением улавливала в себе отсутствие скованности, непременной спутницы ее общения с малознакомыми парнями. То есть обычно скованность находилась внутри Леркиного существа, а наружу она вырывалась как раз в виде бравады, порой даже чрезмерной. В таких случаях Лерка злилась на себя, но взнуздать свое “я” не умела. В общении же с Андреем ни бравада, ни вульгарность были не нужны. Она чувствовала себя естественно, хотелось все рассказать о себе, все расспросить о нем…