По центру площади стояли наспех сколоченные подмостки с микрофоном, а по бокам громоздились усилители. Родители с первоклассниками полукругом облепили сцену. Из-за этого скопища решительно ничего не видно. На сцену выходила директор и поочередно приглашала всю школьную свиту учителей. Из колонок прорывалось нагроможденное эхо слов, которые напрочь не разобрать. В перерывы выступлений включали веселенькую музыку, от которой морщились и закрывали уши.

Женя потеряла всякий интерес к происходящему и стала выискивать взглядом Артишокина. Однажды ему пришлось остаться без друзей. Небольшая откровенность с его стороны привела к роли изгоя в классе. Невыносимое одиночество среди таких же подростков. И когда его беспокойство стало отчетливо проявляться, забеспокоились и родители. Семья переехала в другой район. Артишокина перевели в новую школу. Он не пренебрег возможностью начать все заново. Когда он смотрел на Женю, то вспоминал себя и покрывался мурашками. Из сострадания Артишокин старался уделить ей внимание. На безопасном расстоянии.

Заморосил дождь – все засуетились. Динамики затрещали, люди толпились возле входа в гимназию. Накрывали головы кто пакетом, кто воротником пиджака, а кто просто вжимал голову в плечи. Женя побежала сразу к метро. Ее туфельки попадали в неровности – она подгибала ноги, как косолапый медвежонок. Женя представляла себя со стороны и хохотала на всю улицу. Представляла, как она неуклюже ступает на мощеную дорожку и размахивает руками так, что плечи пиджака подпрыгивают. «Ну надо же! – подумала она у входа в метро, – не взять зонт в этом городе, да еще и осенью!»

3

– Ты это сама придумала, – сказал Артишокин.

– Нет же, дубина! Смотри определение слова «квадратовщина», – ответила Женя.

Артишокин смотрел на девочку и улыбался, оголяя кривоватые зубы. На каждую шутку Жени он невольно хотел прикоснуться к ней, но не смел. Они стояли у окна в школьном коридоре. Артишокин аккуратно положил руку на подоконник, как можно ближе к Жене, но следил за тем, чтобы не коснуться ее.

– И что это значит? – сказал он.

– Значит, когда люди вкладывают смысл туда, где изначально его не было!

Артишрокин резко переменился. Нахмурился, отошел в сторону и молча спрятал лицо в стену.

– Тебе что, слово не понравилось? – крикнула Женя.

Он все куда-то косился.

Женя проследила взгляд и наткнулась на кучку ребят с параллельного класса, которые стояли в другом конце коридора. Слезы подкатили к ее глазам. Она подошла к Артишокину, с размаху наступила ему на ногу и проговорила сквозь зубы: «Недомерок!» Затем поплелась к кабинету, где будет урок. Он остался невозмутим.

Артишокин стоял чуть ли не в углу и всеми силами старался не смотреть на Женю. Его глаза бегали и пытались за что-нибудь уцепиться, но не цеплялись. Глаза скользили по цветочным горшкам на подоконниках, по оконным рамам и трубам отопительных батарей, зарытых в стены. Он хотел застопорить взгляд, но не мог. Глаза тянулись к ней. Взгляд остановился на маленьких черных туфельках.

Женя стояла перед кабинетом и яростно прожигала бледное лицо Артишокина.

– Так и будешь вести себя, как шаблонный машино-человек! – крикнула она.

Звонок эхом загудел в голове. Женя зашла в кабинет и в бессилии плюхнулась за парту. Зашел преподаватель. Рот пожилой учительницы медленно совершал плавные движения вверх и вниз, но в ушах Жени только звенело. В уши будто напихали вату. Все открыли тетради и усердно стали писать. Женя ничего не понимала. Колючий взгляд учителя заставил подражать остальным. Она открыла тетрадь и со сдавленным лицом водила рукой по белым расчерченным в клетку листам.

«Что такое? – подумала Женя, – все на меня смотрят». Она повертелась и увидела ехидные усмешки. Кто-то ткнул на нее пальцем. Или показалось? «Так! – говорила себе девочка, – не будь параноиком!»

Стало тихо. Между шуршанием листов и тяжелого шага учителя по полу Женя различала шептание. Но только она повернется – голоса смолкали. Она вертелась и с жадностью искала подтверждение насмешек. И в то же время убеждала себя, что ничего такого нет. За спиной раздался истерический смешок. Девочка сжала пишущую ручку – раздался треск. Ручка переломилась.

Шептание нарастало, а улыбки перешли в откровенный зубоскал. Женя не выдержала – прыгнула под парту и прижала руки к ушам сквозь волосы. «Я в безопасности, – бормотала себе под нос девочка, – здесь я в безопасности». Шум становился все громче. Женя зажмурилась и закричала что было духу. Она не произносила слов. Это крик отчаявшегося ребенка, который ждал помощи, но помощь не приходила.

В горле больно засвербело – девочка замолкла. Спустя секунду раздался шквал смеха. Женя выпрыгнула, перевернув парту, и заметалась взглядом от лица к лицу. Она нашла нужное и прочитала в нем отрешение. Женя всхлипнула и побежала прочь из класса.

Женя не помнила, как добралась домой. Ноги машинально вели к безопасному месту. Дорога, которая занимает половину часа, казалось, заняла полдня или целую жизнь, что одно и то же, как заметила бы девочка.

Носочки под сменной обувью промокли, глаза набухли, а щеки зудели. Женя повалилась на постель и уткнулась лицом в подушку. Она содрогалась от осознания своей ничтожности, безысходности или предопределения. Чувства путались. Временами она переворачивалась и смотрела в безмолвный потолок, который будто вот-вот рухнет и освободит от бремени пребывания в жестоком мире. И отпущение от тягот жизни будто свершилось. Жене полегчало.

Девочка подперла руками зареванное лицо и подумала: «Надо попробовать».

Она спешно уселась за стол и завертела ручку в руках, наматывая прядь волос на палец. Через минуту Женя щелкнула пальцами, порылась в ящике стола и вытащила тетрадку. Девочка с волнением начала писать:

«Это было на небольшом немецком хуторе под названием Дорфляйн. На хуторе стояло три дома. Глава хутора – высокий худощавый помещик в потертой рубахе и изношенных штанах. Его имя Хаинрих. Жена Хаинриха противоположно пропорциональна: она низка и толста. Никто не знал ее имени, но сам Хаинрих называл ее: «Майн либе». Среди люда жена вечно погоняла и поносила Хаинриха, но сам он терпеливо снашивал натиск. На вопрос односельчан, мол, доколе будет продолжаться, что баба потакает главу деревни, Хаинрих только умилялся и отвечал, что жена только с виду злобная, а дома нежная и души в нем не чает. У них было двое детей. Дочка Грета и сын Ганс. Грету сватали за дьяка в селе за кукурузными полями. Ганса в этом году зачислили в приходскую школу в том же селе. Они жили в первом доме.

Второй дом занят пивоваром и сосисочником. Он был толст и лыс. По выходным он надевал традиционный костюм и полупьяный расхаживал