Проснуться Пиа заставляет нервное постукивание по стеклу. Она рывком садится на постели в своей золотистой, но сильно обтрепанной старой сорочке и смотрит на окно. Вот опять: «тук-тук» – словно кто-то осторожно барабанит кончиками пальцев.

– Наконец-то! – шепчет Пиа. Соскользнув с кровати, на дрожащих ногах она подходит к окну и снова слышит: «тук-тук». – Наконец-то!

Каким Он окажется? Каким будет Его голос? Наверное, Он сообщит предписания, которые должны стать известны только в последний момент, и их нужно передать кому-то особенному – ей, Пиа, и никому больше. Все это было испытанием ее веры, долгим и трудным, и она его прошла.

Пиа нажимает кнопку, чтобы убрать с окна шторку. За стеклом появляется приплюснутое полное лицо, и весь душевный подъем тут же улетучивается. Это не Бог, это всего лишь Роберт, толстый мальчишка из класса Пиа. Весь потный, он стоит на уступе, идущем вокруг всего здания, и цепляется за карниз. На Роберте почему-то его заношенная школьная форма, хотя уроки давно кончились, да и вообще она больше никогда не понадобится. Очки перекосились, выражение лица виноватое и сконфуженное, он явно чувствует себя не в своей тарелке.

Кажется, он видит разочарование на лице Пиа, и ей тут же становится стыдно. Нажав кнопку, она открывает окно, и Роберт, перевалившись через подоконник, неуклюже шлепается на пол. Девочка, стоя в своей тонкой ночной сорочке, скрещивает руки на груди. До сих пор Пиа почти не приходилось оставаться с мальчишками наедине. К тому же сейчас глухая ночь – последняя ночь в их жизни. Убрав волосы за уши, Пиа ждет, пока Роберт кое-как, пыхтя, поднимается.

– Привет, – говорит он, явно нервничая и громко, с присвистом дыша носом.

– Что ты здесь делаешь? Это как-то странно…

– Да, знаю, – лихорадочно кивает он. – Знаю.

Он глубоко вдыхает, но ничего не говорит, только смотрит на нее, а она на него. Вид у него, конечно, довольно нелепый. Глаза за толстыми стеклами очков кажутся огромными, с куриное яйцо, черные волосы торчат жесткими вихрами во все стороны. Что он, так и будет молчать? Может, Пиа самой что-нибудь сказать? Но…

– Пиа, ты не такая, как остальные. Понимаешь? Ты другая.

– О Боже, – вырывается у нее.

Накатывает ледяной страх. Откуда он знает? Как догадался? Или он о чем-то другом?

Но Роберт вдруг начинает сыпать словами со скоростью сто миль в час, лихорадочно сжимая и разжимая руки и глядя куда угодно, только не на Пиа.

– Это, может быть, безумие – рассказывать об этом сейчас, но мое сердце всегда принадлежало тебе. Ну, в смысле, не всегда, но очень, очень давно. Со средней школы – даже раньше, наверное. С первого класса.

Сперва Пиа не понимает, о чем он, но потом сумбурные слова складываются воедино, и страх сменяется смущением. Ей становится мучительно неловко и за себя, и за него. Говоря, что она другая, Роберт имел в виду, что она особенная. Что она ему нравится. Пиа прикладывает ладони к щекам. Он не знает ее тайны, он признается ей в любви! Готовая рассмеяться, Пиа прикрывает рот рукой и смотрит на мальчишку. Это же надо, чтобы такая сцена разыгралась у нее в спальне глубокой ночью, да еще такой ночью!

– Я… если честно, Пиа… я сам не знаю, зачем тебе все это говорю…

Он запускает пальцы в шевелюру и в панике отводит взгляд, озираясь по сторонам. На шее, подбородке, лбу выступают капельки пота. Вид у Роберта такой несчастный, что Пиа решает положить конец его страданиям.

– Прости, у меня нет к тебе таких же чувств, – по-доброму, но твердо говорит она, обрывая душераздирающий монолог.

Роберт горячо кивает.

– Да, да, конечно. В смысле – я ничего другого и не ожидал. Это очевидно, с самого начала было понятно. Конечно. Я знал, что ты так и ответишь.

Он нервно смеется. Пиа тоже улыбается. Ей жаль его, однако она ничего не предпринимает, не встает с кровати, чтобы взять его за руку или там поцеловать. Может быть, другие так бы сделали, под влиянием момента, но не Пиа. И все равно ей чем-то приятно происходящее. У нее не было мальчика, она никогда не целовалась, но лучше думать о несбывшемся, чем о том, что предстоит утром – последняя трапеза и неминуемый конец.

Роберт тем временем, облегчив душу признанием, почти успокаивается и даже присаживается рядом на кровать. Он облегченно выдыхает и снова смеется. Смех у него слегка похрюкивающий.

– Да, само собой, я ничего другого и не ждал. Забавно, правда? И еще как. То есть если уж даже сейчас мне ничего не светит, значит, это все просто не про меня, верно? Теперь или никогда, так ведь?

– Наверное, так, – говорит Пиа. – Ты ведь знаешь… когда мы все окажемся по ту сторону, боль останется в прошлом. Она будет всего лишь словом на страницах книг.

– Да, – откликается он. – Правда.

Во всяком случае, так слышали другие. Сама Пиа – нет. Она ощущает холод внутри и глядит мимо Роберта, в окно. Тот тем временем поднимается и начинает с глубокомысленным видом шагать взад-вперед, заложив руки за спину, как какой-нибудь политик.

– Роберт?

– Да, да, ухожу, ухожу… Только… есть еще кое-что.

«ПОСТАВЬ ЕЕ ПРЕДО МНОЙ».

Аннабел сидит в темном подвале, прижав колени к груди, обхватив себя руками и сплетя пальцы. Вот уже много лет это ее убежище – здесь, в кладовой Здания 170, полной разбросанных в беспорядке сокровищ той эпохи, когда все еще было хорошо. Сюда Аннабел спускается, чтобы подумать. Здесь она пытается справиться со своей тяжкой ношей. Это не Пиа, нет – ребенок не может быть бременем, только радостью. Но вот ее особенность, отличие от других… Ее «глухота». Сомнение в том, что предназначил девочке Бог, чего хочет для нее сама мать. Вопросы тяготят душу Аннабел, а время уже пришло, час почти пробил.

«ПОСТАВЬ ЕЕ ПРЕДО МНОЙ».

Вздрогнув, Аннабел зажимает уши, как будто эти слова можно заглушить. Все эти годы она спускалась сюда на грузовом лифте, когда он работал, или просто по ступенькам – подальше от Кеннета, от остальных, от Центра, чтобы остаться наедине со своими собственными мыслями. Вокруг царит полумрак, и иногда кажется, что даже голос Бога не может проникнуть так глубоко, отыскать ее здесь. Будто она снова маленькая девочка, возраста Пиа, в мире, где внутреннюю тишину ничто не нарушает – как это было до Дженнифер Миллер, во времена, когда молчание наедине с собой мог прервать только ты сам.

Иногда так кажется. Но не всегда. И уж точно не сегодня.

«ПОСТАВЬ ЕЕ ПРЕДО МНОЙ».

– В общем… – Роберт кашляет и понижает голос. – Какие у тебя планы на завтра?

– Планы на завтра?.. – Пиа в замешательстве. Она делает шаг назад, к кровати. – Это шутка?

– Нет.

Роберт мотает головой. Руки у него по-прежнему за спиной, и он смотрит в пол.

– Я серьезно, Пиа. Твоя семья отправляется на ту сторону? А ты?