А Джону теперь придется и вправду путешествовать с семьей. И несколько недель Барбара будет доставать мужа вопросами о том, какая же великая тайна вынудила его съехать с автострады, и почему он себя так странно вел…

Вопль с заднего сиденья сокрушает его минутное ликование, перебивает его последний смех.

Впереди с трассы резко свернул грузовой пикап. Переднее колесо юзом прошло по грязи, машину вышвырнуло с насыпи, и она летит, бешено крутясь, словно выполняющий элемент фигурист, разведя в стороны дверцы-руки; выпадают наружу безжизненные, с раскинутыми руками и ногами тела, – темные кляксы на фоне неба.

Грузовик ударяется о землю, снова подскакивает, помятый, уже медленнее.

В зеркале заднего вида что-то мелькает: с трассы соскочил тягач с прицепом, мчавший на скорости девяносто миль в час.

Да, вот оно. И вправду началось, черт побери. Конец света.

Сердце у Джона замирает. Дыхание перехватывает, словно он встал под холодный душ. Не от страха, а лишь от осознания происходящего. Ведь невидимые механизмы, убившие все остальное человечество, в нем не действуют. Он не умрет, не умрет теперь, в этот избранный час. Его организм получил прививку.

Другим двенадцати миллиардам повезло меньше.

Два дня назад

Рингтон – звонок в сочетании с мелодией. Старая песня неизвестного композитора, под которую они с Трейси танцевали в Милане. Она навевает аромат знакомых духов – и чувство вины за ту единственную ночь.

Вспотевшей рукой Джон хватает трубку и нажимает кнопку приема. Нужно сменить чертов рингтон. Трейси – коллега, и не более того. Можно подумать, музыку сочинил какой-нибудь Павлов или Фрейд – такие она вызывает сумасшедшие рефлексы.

– Алло? – одновременно он улыбается Барбаре; та моет посуду, и руки у нее все в пене.

Среда, вечер. Ничего особенного, коллега звонит после работы. Барбара отводит взгляд и принимается отмывать помаду с ободка стакана.

– Ну, так что выбрал? – спрашивает Трейси. Словно он посетитель в ресторане, который, получив от официантки меню, сидит и тупо в него таращится. Как будто это легкий выбор. Как будто такие блюда, как она предложила полчаса назад, ему подносят каждый день.

– Извини, слышно плохо, – врет Джон. Он выходит на крыльцо, ждет, пока за ним захлопнется дверь. Направляется в сад, распугав птичек с кормушки. Соседский кот, прежде чем исчезнуть, укоризненно косится: охоту ему испортили.

– Теперь лучше. – Джон оглядывается на дом.

– Так ты принял решение? – опять спрашивает Трейси. Она хочет невозможного.

Наверху, у Джона в спальне, лежит на шкафу книга с инструкциями на случай конца света. За прошедший год он проштудировал ее от корки до корки. Даже несколько раз. В ней написаны невозможные вещи. Невероятные. Никто, читая такое, не поверит… только тот, кто уже навидался невероятного.

Да, Трейси-то навидалась. Она верит. Неожиданная интрижка в Милане – мимолетное прикосновение, вызвавшее искру, которую следовало бы сразу затушить, – и случайный взгляд Трейси на книгу в кожаном переплете, – вот что выбило жизнь Джона из привычной колеи. Правда написана в книге или нет, но она завела его дальше, чем он хотел.

– Наш самолет улетает завтра, – говорит он. – В Атланту.

Формально это правда. Самолет улетит. Джон научился отлично лгать, говоря правду.

На другом конце линии глубокий вздох. Джон представляет себе губы Трейси, ее изящную шею, он почти чувствует вкус соли на ее коже. Нужно сменить проклятый рингтон.

– Мы гарантируем тебе безопасность, – говорит Трейси.

Джон только смеется.

– Послушай. Я серьезно. Мы знаем, что именно тебе ввели. Приезжай в Колорадо.

– В Новую Москву?

– Не смешно.

– Насколько хорошо ты знаешь этих людей? – Джон старается владеть голосом. Он изучал группу, с которой работает Трейси. Кое-кто из них занимает первые места в списке особого контроля, включая и одного доктора, представляющего реальную опасность. Джон говорит себе, что все это неважно, что они уже не успеют ничего остановить. Он действительно так думает.

– Профессора Карпова я знаю пять лет, – настаивает Трейси. – Он мне доверяет. Он и тебе доверяет. Ведь мы выживем благодаря тебе. Конечно, я буду чертовски рада, если ты примкнешь к нам.

– А моя семья?

Трейси отвечает не сразу:

– Разумеется. И они тоже. Скажи, что приедешь, Джон. Плюнь на билеты, которые я выслала, и езжайте прямо сейчас в аэропорт. Купишь другие. Не жди до завтра.

У Джона наверху, в книге, лежат уже два комплекта билетов. Он понижает голос до шепота:

– А Барбаре что я скажу?

На другом конце опять долгий вздох.

– Соври. У тебя хорошо получается.

Тягач заполняет зеркало заднего вида. Быстро приближается серебристая решетка радиатора, из-под огромных колес летят пучки травы. В мягкой после дождя земле остаются колеи. Время замедлилось. Решетка отворачивается, словно форд ее не заинтересовал, а огромный прицеп начинает заносить вбок. Джон кричит своим, чтобы держались: сейчас ударит.

Впереди еще несколько машин слетают с дороги. Мимо с ревом проносится восемнадцатиколесная фура.

Прицеп, минуя бетонный столб, врезается в бампер форда. Вселенная содрогается. Форд встряхивает, словно хилого ботаника, которого отпихнул с дороги качок, и у Джона слетает с подголовника голова.

Мистер Банни стукается о приборную доску. Раздается крик Барбары и визг Эмили. Прицеп переворачивается и начинает катиться, и металлические стенки его рвутся, словно тонкая ткань. Падают на насыпь бесчисленные коричневые коробки, разлетаются в стороны.

Время опять ускоряется. С дороги доносится скрип шин, скрежет тормозов; шум – будто от огромной стаи птиц. Может показаться, что там еще есть жизнь, способная реагировать на внешние воздействия, но это лишь срабатывают автоматические системы безопасности. Новые машины защищаются от старых. Наш мир, подобно секундной стрелке, вздрагивает, перед тем как окончательно замереть.

Трейси как-то ему сказала, что один он продержится не больше пяти минут. Повернувшись к Барбаре, Джон видит несущийся на них грузовик. Он вопит жене и дочери, чтобы вылезали, быстрей! Сам дергает ремень. Трейси, видимо, ошиблась, переоценила его. Пять минут – невозможно долгий срок.

Накануне

Джон любит говорить себе, что он герой. То есть не говорить любит, ему просто нужно это слышать. Он стоит перед зеркалом, как стоял каждое утро своей взрослой жизни, и шепчет сам себе:

– Я – герой.

Уверенности у него нет. Наверное, при рождении она отпускается человеку в ограниченном количестве, потому что с годами израсходовалась. Или эту уверенность придавала ему военная форма, которую он раньше носил? Тогда совершенно незнакомые люди могли похлопать его по плечу, а в аэропорту его, наряду с некоторыми другими, первым приглашали на посадку. Может, отсюда он и черпал уверенность, которой давно уже не чувствует.