Наконец гроб готов. Оба мужика присели отдохнуть, задумались…

— Восьмой уже! — перекрестившись, мрачно бросил Любим, вытирая подолом рубахи лицо.

— Нет житья от окаянных! — в сердцах воскликнул Вавила.

— В ту осень, когда волки напали, мыслили: эко лихо!.. А что те волки? Антипку, земля ему пухом, покусали да кобылу задрали. А теперь…

— Так то волки, тварь бессловесная. Ты их с ордынцами не равняй. Ничего нет лютее человека, а ежели таких тыщи, и вовсе беда!

— И что им, окаянным, не хватает? Земли своей мало, что ль?

— Земли у ордынских ханов много! — неслышно подошел к ним сзади лесной атаман.

Мужики разом повернулись к Гордею.

— Так поведай, что им надо, ежели знаешь? — попросил Любим.

Постепенно их окружили все лесовики и крестьяне. И тогда атаман, растягивая слова, чтобы заглушить гневное дрожание в голосе, стал рассказывать:

— Да, вельми много земли у ханов, и живут они богато. А все оттого, что разбоем промышляют. Коней у них табуны тысячные, овец, верблюдов тьма, люду своего бессчетно. А им все мало, мало! Вот и пьют кровушку нашу, в полон люд наш гонят, а после в Сарае и Кафе ими торг ведут, — все больше распаляясь, продолжал он. — Довелось мне в Орде побывать, своими глазами узреть. Множество городов у них: Сарай-Берке стольный, Сарай-Бату, Укек, Бельджамен, Маджар, Сарайчик стоят по Волге и Яику. Что хошь можно купить в Сарае. Со всего света купцы туда на торжище съезжаются. И товар у них наиглавный — ясырь! Все у ханов и беков есть, живут в великом достатке, а им того мало, мало!.. — снова повторял и повторял он.

От возбуждения и скороговорки голос Гордея дрожал, да он и не пытался теперь скрыть это, темные глаза сверкали. Лесовики и крестьяне не сводили с него своих взглядов — умел атаман зажечь сердца людей.

— Что делать нам, сказывай?! Говори, небось мыслил уже о том! Как сберечься от погибели?.. — загомонили собравшиеся.

— А я скажу, молодцы! — загремел Гордей своим басом. — Не можем мы жить-поживать, православные, когда землю отчую арканом ордынским захлестнуло. В обиде я великой на князя Московского Дмитрия. За что — сказ особый. Ан с него пример надо брать, как за Русь сражаться. Верно он делает, что хочет всех в единую силу собрать. А то что же получается? Намерились было мы с лесовичками князю тарусскому Костянтину помочь, а когда пришли, крымцы рать его малую уже одолели, самого убили. А все потому, что князи всяк час меж собой грызутся, каждый норовит главным стать. От сего гибнет люд и земля наша православные!..

Вдруг Федор — куда только его обычная выдержка девалась? — не став ждать, пока атаман свою речь закончит, стремительно вышел на середину круга. Голова перевязана холстом, на бледном лице ни кровинки, а голос зазвучал громко, как колокол:

— Верно все сказал Гордей! Не можем мы стороной идти, когда беда нашу землю захлестнула! Не дадим житья ворогам, пойдем освобождать люд христианский, что во вражий полон попал! Лучше смерть принять, нежели в неволе злой жить!

— Не можем мы нынче в Литву идти! — поддержал его Гордей. — Хоть и сложили головы браты наши, а вот сколько люду спасли, сирот и детишек ихних. Зову я вас, молодцы, всем против лютого ворога встать!

— Дело говоришь, атаман! Нечего нам в Литву идти! Все пойдем бить ордынцев!.. — потрясая мечами, топорами и захваченными у ордынцев саблями, откликнулись на его призыв люди — и лесовики, и сироты.

Бек Хаджи со своей ордой расположился на окраине разграбленной, сгоревшей Тарусы. Спустя несколько дней после битвы с тарусским князем Константином к городу наконец подошел ордынский обоз. Скрипя колесами, медленно двигались запряженные быками повозки, на которых везли шатры шуракальского хана, его жен, беков, награбленное у тарусцев добро. Степенно вышагивали верблюды с навьюченными юртами тысячников, советников хана и мулл, бурдюками с бузой, кумысом и другой поклажей. Под охраной шли связанные попарно, измученные пленники и пленницы в грязных, изодранных одеждах. Пылили многочисленные стада коров и овец для прокорма Орды. Обоз только что переправился через Оку; с мокрых людей и животных стекала вода, превращая пыльную дорогу в месиво. Громыхали повозки, ревели верблюды и ослы, мычал и блеял скот, кричали погонщики. Это бессчетное скопище веселило глаза и радовало сердце шуракальского хана, гася глухую ярость, захлестывавшую его последние дни…

Битва с тарусским коназом Константином завершилась для Бека Хаджи удачно: он наголову разгромил врага. Но сколько в ней погибло его нукеров!.. В полон удалось захватить лишь сотни три мужиков-ополченцев да несколько десятков воинов, среди которых не оказалось ни одного боярина или родственника коназа. Урусуты стояли крепко, и кто знает, чем бы все закончилось, если бы их конники вдруг не покинули поле сечи. Говорят, их увел брат тарусского коназа. Хвала Аллаху, что он надоумил его это сделать!.. Да, Бек Хаджи не думал, что на его пути станет такая сила. К счастью, Аллах дал ему возможность помериться ратным умельством с Константином. Тот храбро дрался, однако Беку Хаджи удалось сразить коназа, и тогда урусуты побежали. А если бы не удалось?!. Страшно представить, что было бы! Как бы злорадствовал коротышка Алиман, если бы уцелел! Ведь он истинный враг ему, Беку Хаджи. Не мог скрыть своего торжества, когда шуракальцы, переправившись через Оку и заняв Тарусу, не обнаружили никого из жителей: все ушли с коназом Константином или укрылись в лесах и болотах.

«За каждого захваченного урусута ты потерял двух своих нукеров», — говорил Алиман. Увы, он был прав. Зато теперь он, Бек Хаджи, будет вознагражден — каждый день его багатуры-шуракальцы вылавливают бежавших и угоняют их в Крым. Если бы еще тысячнику-мынбасы Солиману удалось пленить тарусскую княгиню!.. Тогда ее спас коназ Константин, но теперь уже никто не придет ей на помощь — ее муж мертв. Знать бы, куда она направилась. На всякий случай он приказал Солиману разослать своих нукеров по всем дорогам…

Шуракальского хана отвлекли от мыслей громкие крики надсмотрщиков, под началом которых разноплеменные рабы с трудом снимали с огромной повозки, запряженной восемью быками, его большой шатер. Некоторое время он следил за тем, как шатер устанавливали на земле в заранее приготовленном месте, но тут внимание Бека Хаджи привлекла толпа пленников, которых гнали мимо него. Хан скользнул по ним равнодушным взглядом, хотел уже отвернуться, как вдруг в глаза ему бросилась одна из урусутских пленниц… Беку Хаджи почудилось, что это гонят его мать!.. Ту, еще молодую, прекрасную, какой он запомнил ее с детства. Хан едва не бросился к пленнице, но раздумал и, позвав стоявшего позади него бека, лишь молча показал на урусутку. Тот стремглав поскакал к толпе рабов и велел привести пленницу к хану.

Когда шатер был наконец установлен и в нем развели костер, Бек Хаджи приказал звать ближних советников. Сложив ладони у груди, кланяясь, в ставку вошел седобородый бек Тюркиш. Следом головастый шейх Аслан в богатой, с бриллиантами, белой чалме, отчего его узкоплечая фигура казалась еще более невзрачной. Последним с важной миной на сухощавом, оливкого цвета лице появился родной брат матери Бека Хаджи, ханский казначей — фряг Коррадо, одетый в короткий цветной кафтан, шляпу с перьями и плотно обтягивающие его длинные ноги пестрые рейтузы. Тысячников шуракальский хан не стал звать, его любимцев Мюрида и Солпмана не было в ордынском стане: первый ускакал со своими нукерами в погоню за бежавшими с поля битвы урусутскими всадниками, второй преследовал тарусскую княгиню Ольгу и княжичей, отправленных князем Константином в Рязань.