* * *

Гель сидела на карнизе дома и чистила перышки. Она не понимала, что здесь делает, зачем прилетела. Подумаешь, инквизиторы приговорили к смерти какого-то скальда, тайком выбравшегося из Университета. И что? Какое Гель дело?

За вином пошел, сама отправила – и дела нет?

А вот нет! Раз пошел – значит, дурак. А дураков Гель не жалеет. На всех жалости не напасешься. Он бы еще с крыши вниз головой прыгнул, если б Гель попросила. Или живот вскрыл ножом. Тупым и ржавым.

И все-таки немного муторно смотреть на столб, кучу хвороста и радостную толпу, уже предвкушающую зрелище. Многие принесли с собой камни. Инквизиторы поощряют народную «любовь» к излишкам. После оглашения приговора ремесленникам и домохозяйкам разрешат потешиться – швырнуть в подлую тварь окатыш. Кто в лоб излишку угодит, тому в чертогах Проткнутого зачтется.

Привели скальда. Святой отец, толстый и потому праведный (ибо нищий духом нищ телом), широко зевнув, спросил, отрекается ли подсудимый от Свистуна, пусть будет проклято имя его. Скальд что-то промычал в ответ – кляп во рту мешал выражаться яснее. Что ж, заявил во всеуслышание инквизитор, излишек не желает сотрудничать со следствием, что само по себе уже есть смертный грех.

– Жги!!!

Сотни рук швырнули сотни окатышей. Но ни один камень не тронул тела юноши.

Гель заметила в толпе сухонькую фигурку Ректора. Старик не мог отменить казнь, но избавить студента от лишних мучений Закон ему не запрещал.

Камни, повисев чуток в воздухе у самого тела скальда, со свистом возвращались к хозяевам. Камни разбивали удивленные лица в кровь.

Плач, стоны, крики. Как же так? Что случилось, почему?!

И тогда Ректор пошел сквозь толпу к скальду, и толпа послушно расступилась перед ним. Увидев это, толстяк-инквизитор торопливо завершил официальную часть церемонии:

– Тех отрешенных в Миру, кто не верует в знамения Проткнутого и избивает пророков его без права и суда, кто презирает людей справедливых, обрадуй, палач, мучительным наказаньем!

Факел упал в кучу хвороста. Вспыхнуло пламя. Гель расправила крылья. Она не испытывала угрызений совести. У птиц нет совести. Вообще. Совесть мешает летать.

Гель не видела, как сгорел бычий хвост, освобождая рот для единственно верных слов, как голубоватое сияние охватило обнаженную худобу скальда, как инквизитор, самый главный, самый толстый, встал на колени и скрестил на животе копья Проткнутого…

Всего этого Гель не видела.

Она готовилась к Экзамену.

Пора уходить в Мир.

…Обернувшись человеком, она всю ночь рыдала в своей келье.

Брат Пачини стоял у окна и смотрел на улицу, исчерканную сотнями ручейков, – река разлилась. Будто выдергивая стрелу из коры дуба, отводил он взгляд от донжонов Университета, изо всех сил думая о чем угодно, лишь бы не о том, что занимало больше всего.

Он вспомнил старинную легенду о том, что когда-то очень давно Мидгард захватили щукари, презренный нынче народ. Убить щукаря не почетно и не похвально – будто раздавить таракана, или прихлопнуть надоедливую муху, или размазать по руке комара. Но тогда, в незапамятные времена, даже самые мирные правители кинулись нанимать каменщиков и магов, чтобы возвести вокруг родовых вотчин высокие стены для обороны от армии щукарей. Деревянные дома и земляные валы оказались ненадежными укрытиями от лютых выродков.

Крестьянам строжайше запрещалось продавать щукарям провиант, оружейникам – мечи и копья. Правда, щукари и не покупали ничего – силой отбирали, подмяв под себя не четверть, не треть, но половину Мидгарда. Девиц они не трогали, посевы не жгли, колодцев не оскверняли, но обращали церкви Проткнутого в капища водных божков. Венцом тому злодейству стал бунт – и нежить захлебнулась в собственной крови. Повсеместно люди топили детишек щукарей в нужниках, убивали захватчиков везде, где только можно и где нельзя. Никого не щадили, всех под нож – и стариков чещуйчаторылых, и девиц юных, икрой переполненных. А потом угасла ненависть. У правителей даже мода появилась: иметь на службе щукаря-свейна[26]. Правда, язычников, прежде чем на довольствие определить, заставляли принять истинную веру и отречься от ритуальных омовений.

Щукари с удовольствием меняли заветы предков на дорогие подарки ярлов и конунгов, мэров и государей. А ежели дары те были так-сяк, выродки обвиняли хозяев в скупости. Мол, принимали мы Копья Проткнутого полтора десятка раз, и никогда нас не оскорбляли рваниной, приличествующей лишь свинопасу! Никогда не подносили серебра, потчуя лишь с золота! И рыбу вяленую не ели мы на пирах, угощались одной лишь вырезкой песчаника!

Щукари веру Проткнутого приняли, но старых привычек не отбросили. Ни одно их пиршество не обходилось без мяса пахарей и крови палэсьмуртов. А копыто единорога до сих пор у щукарей считается лучшим амулетом, гарантирующим плодородие и достаток в доме.

Вот такая история.

И при этом щукари – лучшие саботажники, шпионы и подстрекатели. Вот, скажем, сядет щукарь в трактире и давай похваляться, что вчера он завалил святошу, вот этими самыми лапами задушил, ножом вот этим брюхо вскрыл, завел в чащобу и продал лешаку за корзину ягод. Мол, люди добрые, бейте тварей-инквизиторов, не давайте им спуску.

И кое-кто отзывается, садится рядом. Эй, хозяин, поторопись, принеси-ка нам пива! Или бражкой угощает убийцу церковных кровососов и похвальбу щукаря внимательно слушает. И поддакивает. А потом, скажем, через пару денечков, безлунной ночкой темной, этот кто-то удивляется очень: как же так, зачем и почему за ним пришли братья в серых сутанах с желудками гарпий наперевес? Пройдемте с нами, шепчут братья. Как насчет костра, подмигивают. Сознаваться будем? Или сначала на дыбу, а потом дарственную подпишем? Какую дарственную? А такую. На все имущество. А жена как-нибудь детишек прокормит. Или в рабство продаст, а сама в квартале красных фонарей поселится, залетным бондам подставляясь. А нечего языком поганым Веру Истинную хулить!..

– Брат Пачини! Брат Пачини! – Крик вернул инквизитора к реальности.

Законник отвернулся от окна с видом на Университет. На пороге его комнаты шумно дышал невысокий толстячок. Из-за таких вот нерях воинов Проткнутого и считают дармоедами и лежебоками, способными лишь заливаться вином да забивать брюхо копченой свининой.

Надо успокоиться, сдержать приступ раздражения. Смирение и еще раз смирение.

– Да-а, бр-рат-т Дж-ж-жуз-з-с-зеппе?

– Сегодня! Новую партию сегодня приведут в гард!

– Я з-с-с-знаю.

– Но… откуда?

– Чу-у-вс-с-ствую.

– Перехватим! Запретим! Мы! Мы!..