– М-мы не в сссил-лах-х пом-меш-шать.

– Закон и Договор?

– Д-да. Но по-ап-пытатьс-с-с-я-а всс-се рр-авно с-стоит-т.

* * *

Брат Пачини доверяет предчувствиям. Буси по имени Мура тоже боготворит силу интуиции, черпая инфу из дрожи земли, утреннего чириканья пташек и предсмертных хрипов стариков. Он помнит наставления отца: чтобы вернуть отобранное, есть один способ. Не два, не три, не сорок пять – один. Зато простой. Всех дел: убить нынешнего обладателя таланта. Просто убить. Смерть вора освободит умение, вырвет из тела последним выдохом. И бросится осиротевшее умение на того, кто ближе. В идеале, если никого больше рядом нет, – в убийцу войдет, сквозь кожу просочится.

Но ежели талант не твой, не по нутру, слишком мал или слишком велик для пустоты в тебе, ежели ошибся ты и не того или не ту лишил права на дряхлую старость, то отвечать тебе, брат Пачини, жизнью своей и удачей. Взял чужое, буси Мура, – отдай свое. Так-то, и никак иначе.

Ему понадобились несколько смертей, чтоб осознать эту грань Договора. Первое предупреждение будущий законник получил в глухой деревушке, затерянной в дремучке. Дремучкой называли в тех местах помесь леса и зыбучих снегов, населенную ядовитыми варанами и огромными многоножками. Отряд растерял половину серых воинов, пока добрел до крохотного, в пять дворов, хуторка.

Девчонке было лет тринадцать, не больше. Она умела летать. Просто летать. Руки в стороны, ладошками пошевелить – и уйти вверх, промчаться сорокой над крышами.

Она, девочка по имени Элис, была смешливой и очень грязной, чересчур грязной даже для этих мест, где мыться принято раз в год. Она была глупым зверьком, почти не разговаривала, но зла в ней не было. Мура чувствовал это. Как и чувствовал зависть всех до единого жителей хутора, полусотни человек, не считавших кровосмесительство грехом, убийство младенцев – преступлением. Кто-то из них донес инквизиторам на девочку по имени Элис.

Странно, но ее присутствие беспокоило Муру и волновало брата Пачини. На вопросы об Истинной Вере Элис отвечала радостным смехом, хрюкала и повизгивала, а потом орала, когда серые братья прижгли ей пятки.

Ничего нет хуже жалости. Поддавшись порыву – зачем подвергать ребенка пыткам? – инквизитор ножом полоснул по тонкой шее. И тут же его скрутило сильнее, чем в первый день в Мидгарде: боль была невыносимой, голова раскалывалась, дракон ворочался, и брызгало алым из носа.

Вмиг поседел брат Пачини. Был вороном – стал лунем.

Целых три дня он старался не отрывать ноги от земли выше, чем обычно. Легко ему было, слишком легко. Казалось, вот-вот взлетит. Потом сгинуло.

Сколько их было, погубленных?.. Много?

Старик, умеющий взглядом вышибать птиц из гнезд.

Оружейник, доспехи которого не пробить, не просверлить, как ни пытайся.

Прелестная хозяюшка преуспевающего поместья, вдова, мать пятерых детей, хороша, пригожа… И урожай столько лет подряд больше, чем у соседей. Как такое может быть, а?! Сожгли хозяюшку. Ведьма потому что. Так утверждали те, кто жил с ней рядом…

Лица мертвых еретиков, покрытые черным налетом копоти, иногда виделись законнику в городской толпе. Нет-нет, да и мелькнет то одно, то другое… Так чиста ли совесть брата Пачини? Кто пережил подобное, кто брал на себя чужую ересь, тот знает. Остальным не понять.

А еще вечный поиск, желание, сводящее с ума, не отпускающее ни на мгновение ни днем, ни ночью. Брат Пачини не трапезничает в портовом кабаке, а внимает разговорам. Брат Пачини не любуется достопримечательностями, но высматривает подозрительные строения, капища идолов. Брат Пачини не живет – брат Пачини служит.

Первая талантливая жертва – седина на висках; жаль девчонку.

Старикашка – язвы на предплечьях инквизитора.

Оружейник, статный мускулистый мужчина, лицо красное, но красивое… долго кричал, вырывался и проклинал все и всех. И таки проклял. После смерти умельца у брата Пачини три дня горлом кровь шла, еле очухался. С тех пор проблемы с голосом. Не говорит брат Пачини, а сипит. И молитвы правильные не помогли, и лучшие врачеватели Мидгарда оказались бессильны. Простите-извините, нет у нас такого лекарства, чтоб излечить ваш недуг.

А хозяюшка? Милая такая, улыбчивая. Брат Джузеппе едва не кинулся на выручку – что вы, псы окаянные, творите?! Хозяюшка наградила круче всех. Видать, много в ней таланта было, так много, что взбрыкнул дракон в черепе не на шутку, а когда очнулся инквизитор, тело его покрылось струпьями и загноилось. А что, обычное дело, бывает – всего лишь проказа.

Лепра.

Доигрался, мститель?

С тех пор брат Пачини собственноручно карает очень выборочно. Только тех еретиков в оборот берет, в ком таланта ни на крысиный хвост. Боится потому что.

Найти утерянное и отнять? Все верно, все правильно.

Но как при этом еще и выжить?

* * *

– Перехватим! Запретим! Мы! Мы!..

– М-мы-ы не в сссил-лах-х пом-меш-шать.

Большая партия рабов. Будущие излишки. Их свозят в Пэрим со всего Мидгарда. Одна из задач инквизиции – не допустить нелегальной торговли, проконтролировать движение товара.

Чертовы вельможи! Придумали, понимаешь, Договор! Если б не прихоть ярлов, серые воины давно извели бы лизоблюдов и богомерзких вльв. Не говоря уже о шутах и берсерках. Всю погань извели бы, само существование которой расшатывает устои! Уважение к Истинной Вере падает до уровня грязи под ногтями из-за того, что излишки живут еще в этом Мире согласно Закону!

В который раз брат Пачини задает себе один и тот же вопрос. Точнее, два вопроса. Первый: почему Святой Престол потворствует знати, пряча преступное колдовство под маской «дара Проткнутого»? Второй: почему инквизиторам не позволяют охотиться на лесных ведьм? Ведь они вне закона! Надо вытоптать клубничные поляны, лишив чащобную нежить источника силы!

…две фигуры на лунной дорожке – две прекрасные девушки…

…звонко смеются, поправляя роскошные черные волосы, спадающие водопадами нефти по спинам до самых изгибов колен…

…ведьмы. Их зовут Угуису-химэ и Кагуя-химэ…

В мрачные воспоминания вплетается запах. Такой знакомый и родной, едва уловимый. Брат?! Это брат? Взгляд инквизитора скользит по толпе торговцев и куртизанок, ремесленников и купцов. На вонючей улочке, растянувшейся дохлой змеей вдоль реки Гангрены, сегодня не протолкнуться.

Странно, но образ Икки – белозубая улыбка, тонкие запястья, звонкий смех – не вызывает приступа жуткой боли. Что это? Знак? И если знак, то знак чего? А может, годы излечили старую рану? Или же боль от язв, покрывающих тело, настолько сильна, что перебивает ту, что вызывает братская любовь?

– По вашему приказу установлено круглосуточное наблюдение за Университетом. Пока ничего особенного. Разве что одной наезднице удалось установить непосредственный контакт с двумя студентами. Мы надеемся…