Старик захрипел. Вызвали скорую помощь. Мирослав шел через березовую рощу и думал, хорошо ли он сделал, не образумив старика. «Зеленый Федоров страшнее Гитлера», — шевельнулась у него в памяти чья-то строчка. Мирослав остановился. «А что если я и вправду Мстислав Зегзицын?» — подумалось ему.

Исчезновения Лукреция Лушкина не привлекло бы к себе особенного внимания, но, будучи видным ученым атомщиком, он имел доступ к секретной информации, и розыском Лушкина пришлось заняться Анатолию Зайцеву. Первым делом Анатолий посетил его бывшую жену. История этого брака была по нынешним временам тривиальна. Несколько лет назад преуспевающий ученый женился на молоденькой студентке Плехановского института. Сначала дело шло как по маслу. Молодожены побывали в Крыму, на Рижском взморье, на Байкале. Порывались поехать за границу, но поездку запретили, так как у Лукреция Лукьяновича был допуск. Потом положение резко изменилось к худшему. Оборонку начали свертывать. Оклад ведущего научного сотрудника не дотягивал до прожиточного минимума, да и этого оклада не выплачивали месяцами. Между тем Гизелла успешно занималась предпринимательством, а Лукреций Лукьянович уже переписал на нее московскую квартиру, машину и дачу в Мочаловке. Тут Гизелла вспомнила, что она моложе Лукреция Лукьяновича на двадцать три года и подала на развод. Лукреций проявил при этом странную покладистость. Может быть, он просто растерялся от резкой перемены в своем социальном положении. Так или иначе вскоре после развода он перестал появляться как в московской квартире, так и на даче.

Гизелла не придавала его исчезновению никакого значения. Развод она объясняла чисто личными, интимными причинами, Анатолий стеснялся расспрашивать о них, но Гизелла неожиданно выпалила сама:

— От него же отвратительно пахло!

— Чем же таким от него пахло? — озадаченно пробормотал Анатолий.

— Не знаю, как объяснить вам. Гнилью, болотом, псиной. Не я одна замечала. Сослуживцы не могли работать в одной комнате с ним.

— А когда вы выходили за него замуж, от него еще не пахло?

— Видите ли, я была девчонка… я думала, что так вообще пахнет… от мужчин, но, в конце концов, я убедилась, что это невыносимо… как и многое другое.

— У вас нет никаких соображений насчет того, где он может находиться?

— С этим нет проблем. Вот уж о чем не стоит беспокоиться. У него в Мочаловке родни полно. Поинтересуйтесь, сколько Лушкиных проживает и здесь, и в Векшине, и в Лыканине.

Лушкиных оказалось, действительно, много в Мочаловке и во всем Любавинском районе, но все они отрицали знакомство с Лукрецием Лукьяновичем и между собой-то почти не общались, хотя, согласно местным легендам, состояли в отдаленном, а то и в довольно близком родстве. Ситуация с Лукрецием Лушкиным осложнялась тем, что он был вроде как подкидыш, а подкинули его в мочаловскую церковь в 1938 году, как раз накануне ее закрытия. Священник успел окрестить младенца и чуть ли не в тот же день был арестован. Младенца усыновила бездетная чета Лушкиных. Лукьян Лушкин преподавал в мочаловской школе (бывшей гимназии) естествознание и слыл мужиком начитанным, читал даже в клубе лекции по научному атеизму. Потому-то он и назвал приемыша Лукрецием (в честь древнеримского поэта-материалиста Лукреция Карра), хотя, по слухам, младенец был крещен Лукой. Жена Лукьяна происходила из раскулаченных, ухитрилась бежать откуда-то из Сибири. Она работала в той же школе техничкой. Тут же в школе им выделили комнатушку. Когда началась война, Лукьяна взяли в ополчение, и он был убит осенью под Москвой. Трехлетний приемыш остался на руках у Прасковьи Лушкиной, урожденной Медведевой.

Эти сведения Анатолию удалось почерпнуть в поселковом архиве, но уже они граничили с легендой. Древняя старушка, в свое время тоже работавшая в мочаловской школе, нехотя припомнила, что к младенцу Лукрецию ходила кормилица, и это при скудных лушкинских заработках. Ходила она по ночам, и после нее в коридорах оставался тяжелый запах болота, плесени или псины. Собственно, очевидцы умерли, но их дети и внуки припоминали, что вонючая баба имела свойство светиться в темноте. В голодные военные годы, когда Луканьке было уже лет пять-шесть, она все еще появлялась и, по-видимому, прикармливала его грудью. Говорили, что к младенцу ходит сама Лушка.

На вопрос о том, кто такая Лушка, мочаловские старожилы предпочитали не отвечать. Предполагалось, что все об этом и так знают, а если кто не знает, так незачем с ним о ней разговаривать. Не без труда удалось Анатолию выяснить следующее.

Где-то около середины восемнадцатого века, когда была построена мочаловская церковь, туда пришла блаженная Лушка и принесла младенца «в подоле», хотя подола-то у нее, по всей вероятности, как раз и не было. Одни говорили, будто Лушка зимой и летом носит милоть, баранью шкуру, традиционное одеяние пустынников и пустынниц. (Это мог быть и обыкновенный русский тулуп, вывороченный шерстью вверх). Другие настаивали на том, что Лушка носит не баранью, а медвежью шкуру Наконец, третьи вполголоса утверждали, что на Лушке не баранья и не медвежья шкура, а ее собственная шерсть. При этом никто не отрицал, что Лушка блаженная, то есть что-то вроде святой, хотя никто и не сомневался, что крестить она приносит младенцев, рожденных ею. Интересно, что это всегда были младенцы мужского пола. Отец Иероним, первый из священников, которым доводилось крестить Лушкиных отпрысков, сначала усумнился, можно ли крестить Лушкино отродье, принадлежит ли оно к человеческому роду, но, будучи начитанным пастырем, вспомнил о том, что первые христианские подвижники не отказывали в крещении фавнам и даже кентаврам, а кто же такие лешаки, если не фавны.

Лушка приносила в церковь одного младенца за другим. Складывалось впечатление, что она приносит по нескольку младенцев в год. Может быть, приходила не одна Лушка, а разные, но всех их называли Лушкой блаженной. Лушка не говорила по-человечески ни слова, только мычала, но своих младенцев не хотела оставлять некрещеными. Так продолжалось почти два столетия. Лушкиных подкидышей, окрестив, сдавали в сиротские дома, как правило, записывая их под фамилией Лушкины. Все они отличались необычайной физической силой, а нередко и умом. Возмужавшие Лушкины охотно шли в рекруты вместо крестьянских сыновей. Воевали некоторые из них столь доблестно, что дослуживались до офицерского, а кто и до генеральского чина, приобретая наследственное дворянство. В таких случаях они меняли фамилию на Лукьяновых, Лукашиных, Лукачевых или на Лукерьиных. Последняя фамилия была больше распространена среди крестьян, выбившихся в купцы. Но Лушкины поднимались и куда выше. Шептались о том, что, по крайней мере, один из Лушкиных сидел на царском троне. Вероятнее всего, это был император Павел I, так как Лушкиным сыном пришлось заменить дочку, рожденную Екатериной от Салтыкова, но не исключалось, что Лушкиным был Александр III, уж очень он похож на Лушкина внешне, что и подчеркнуто в известной скульптуре Паоло Трубецкого. Неспроста и Ленина в анекдотах любовно называют Лукичом.

Что же касается тех Лушкиных, которые ничем особенным не отличались, кроме отменной физической силы и трудолюбия, их записывали в государственные крестьяне, и так или иначе признавая факт их родства, выделили им землю в лесу неподалеку от церкви, в которой их крестили и прихожанами которой они оставались. Урочище в лесу, выделенное им, сначала называлось Лушкина пустошь, а потом Лушкины выселки. Трудно сказать, с тех ли пор или с незапамятных времен весь лес, где находятся Лушкины выселки, называется Лушкиным лесом. В этом лесу берет начало речка Таитянка, а к самой пойме реки Векши, куда впадает Таитянка, подходил в прошлом Лыканинский лес, названный так потому, что туда ходили драть лыко, хотя еще раньше Лыканино, судя по всему называлось Луканино, и трудно было сказать, где Луканинский лес переходит в Лушкин, но и в том, и в другом лесу спокон веку водились лешаки. В Луканинском лесу они даже воздвигли себе капище из громадных каменных глыб, а когда православные христиане разрушили это капище, под ним и вокруг него обнаружились настоящие залежи добротного камня, из которого потом строились церкви в Москве и неподалеку от нее.